– Уверяю тебя, любимая, все стоит.

– Да положи ты уже рыбу на стол, глупыш. Nur ein Engländer kann Fisch mit Leidenschaft verwechseln![100] А теперь…

После ужина, когда мы смотрели выпуск новостей по телевизору, она вдруг сказала:

– Алан, а ты знаешь, что у тебя оторвалась пуговица на рукаве пиджака?

– Да, знаю. Более того, она у меня в кармане.

– Я тебе ее сейчас пришью. Куда подевалась шкатулка для швейных принадлежностей? Она должна быть на шкафчике с фарфором, я ее там недавно видела. А теперь ее нет.

– А, я знаю, где она. Вчера вечером ее унесла наверх Флик – заштопать прореху на Анджелином платье. Наверное, шкатулка так и осталась в ее спальне. Она вечно все повсюду разбрасывает. Я сейчас принесу. Наверняка Флик еще что-то забыла, так что придется отправлять ей посылку. И вот так всякий раз, как она приезжает.

– Нет, вряд ли, милый. Не в этот раз. Миссис Спенсер прибиралась в спальнях и не нашла ничего забытого.

Вернувшись со шкатулкой, я воскликнул:

– Ну вот, что я говорил! Флик неисправима. И посылку будет очень трудно упаковать. Как она могла забыть такую заметную вещь!

– Какую еще вещь?

– Анджелину мягкую игрушку. Лежит себе на кресле, там, где ее каждый сразу заметит.

– Неужели она забыла взять синего плюшевого медведя?

– Нет, это не Синий Медвежонок, а зеленая черепаха, большая такая. Не припомню, чтобы я ее раньше видел, но это наверняка Анджелина, – сказал я, повернувшись спиной к Карин, чтобы подкрутить настройки телевизора.

Ответа не последовало. Я обернулся к ней. Она с ужасом уставилась на меня, прикусив палец, а потом глухо спросила:

– Что ты сказал?

– Я сказал «зеленая черепаха». Любимая, в чем дело?

Она молчала, не сводя с меня широко распахнутых глаз. Я подошел к ней:

– Карин, что случилось?

– Не может быть! – воскликнула она, вскакивая с дивана. – Алан, там нет никакой зеленой черепахи! – Она схватила меня за плечи и затрясла. – Никакой зеленой черепахи у Анджелы не было! Не было!

Я ошеломленно посмотрел на нее:

– Любимая, что происходит?

Она топнула ногой и, закрыв лицо ладонями, всхлипнула:

– Говорю тебе, нет там никакой зеленой черепахи! Нет и не было. Пойди проверь, Алан. Пойди и проверь!

– Любимая, я ее своими глазами видел. Вот только что. Бога ради, скажи, в чем…

– Пойди и проверь! – закричала она, ударив кулаком по крышке рояля.

– Хорошо. Пойдем со мной наверх, я тебе покажу.

– Нет! Сделай, как тебя просят. Пойди сам и проверь.

Благодарение Господу, что я поддался гневу, потому что иначе пришлось бы поддаться страху. Меня напугала ее истерика, причин которой я не мог понять.

– Ладно, дурында, я сейчас принесу эту чертову черепаху и ею тебя поколочу! – заявил я и вышел из гостиной.

Не успел я подняться по лестнице, как мне стало стыдно. Мы с Карин никогда прежде не ссорились, и я знал, что она очень впечатлительна. Я вспомнил замечание Тони про гнет красоты, о котором следует постоянно помнить и ни в коем случае не принимать его как должное. Очевидно, для Карин игрушечные или какие-нибудь другие черепахи были связаны с неприятными воспоминаниями, и если она отреагировала неадекватно, то мне следует проявить терпение и понимание, памятуя о том, какой радостью она наполняет мою жизнь.

Я вошел в спальню Флик. Никакой черепахи там не было. На кресле лежала зеленая подушка, и я запоздало припомнил, что она всегда там лежит. Я ошарашенно смотрел на нее. Мне стало не по себе. Впрочем, в сумерках очень легко ошибиться. Вдобавок я почти не сомневался, что Флик забыла какие-то вещи, и готовился ее отругать, так что потому и увидел то, что подсунуло мне злопамятное подсознание. Однако же в этом объяснении были несостыковки, хотя ни для кого другого они не имели бы никакого значения. Во-первых, почему я совершенно забыл о зеленой подушке, которая всегда лежала на этом кресле? А вторая нестыковка заключалась в ответе на первую. Наверное, любого другого можно было убедить в обратном, но я точно знал – так участник автокатастрофы, хотя и отнекивается, но внутренне осознает, что вина за происшествие лежит на нем, – что, поднявшись в спальню Флик первый раз, я четко увидел зеленую игрушечную черепаху. То, что ее там не было, не имело значения. Я был абсолютно уверен в том, что зафиксировал мой разум.

По некотором размышлении я пришел к выводу, что единственно возможным выходом будет признать свою ошибку и согласиться с мнением окружающих – Тони или еще кого-нибудь, кому я решу рассказать об этом случае. Впрочем, о рассказе не могло быть и речи. «Мне почудилось…» Что мне это даст? Кроме того, своим поведением я расстроил Карин.

Я снова спустился в гостиную. Карин выключила телевизор и стояла у камина. Она утерла слезы и немного успокоилась, хотя и не утратила следов недавнего волнения.

– Что тебя задержало, Алан?

– Ты была права, а я – не прав. Прости меня, пожалуйста.

– Значит, там все-таки нет черепахи?

– Совершенно верно. Там лежит подушка.

– Но почему же ты решил, что это черепаха? Почему?

– Бог его знает. По глупости, наверное. Любимая, прости, что я тебе нагрубил. Прости, умоляю.

– Ja, bitte[101], – рассеянно ответила она, наморщив лоб и отрешенно глядя в камин, а потом наконец добавила: – Все это очень странно. Но это я должна просить у тебя прощения. Можно я объясню? Понимаешь…

Я поцеловал ее:

– Нет, ничего не объясняй. Никогда не выражай сожалений и не давай объяснений. Все прошло.

– Это совершеннейший пустяк, честное слово. Я…

– Тогда тем более. Смотри, дождь кончился. Давай погуляем в саду, пока не стемнело. Маменькины резиновые сапоги будут тебе впору. Джек сегодня приходил?

– А, да, приходил. Спрашивал, надо ли ему купить подпорки для турецких бобов, или ты сам этим займешься. А еще он хотел, чтобы ты проверил овощную делянку и потом с ним поговорил. И напомнил, что завтра все закрывается рано, поэтому, наверное, после обеда ты будешь свободен. А я не знала, что все закрывается рано, и почувствовала себя полной дурой.

– Прости, я совсем забыл тебя предупредить. По средам магазины в Ньюбери работают до обеда. Ну, пойдем же – топ-топ-топ.

Много позже, когда мы уже легли спать, я вспомнил, что так и не позвонил маменьке.

Разумеется, все, о чем я рассказываю, следует воспринимать словно бы сквозь колеблющуюся переливчатую призму наших постоянных любовных утех, отбрасывавших яркое сияние на все остальное: работу, финансы, погоду, отношения с окружающими, неторопливое течение дней и томную негу лета. Ни один мужчина, обладая женщиной, не испытывал того невероятного наслаждения, которое я получал от Карин. Нет, наверное, кто-то и испытывал подобное, но большей степени наслаждения представить невозможно. Меня охватывала невыразимая благодать, словно я чудесным образом переносился в мир без холода, боли, недугов или волнений. Карин наделяла меня способностью сознавать, что все это – лишь игра воображения, что в мире никогда не существовало и не существует ничего дурного. Я сжимал ее в объятиях и, чувствуя прильнувшее ко мне тело, смотрел ей в глаза и восклицал: «Ах, здесь, сейчас – это ты!» – будто на меня снисходило некое откровение. Да так оно и было. А потом – самопоглощающий и возрождающийся пламенный вихрь головокружительного, завораживающего удовольствия.