Алиенора довольно долго не виделась с Изабеллой и теперь чувствовала, что между ними возникло отчуждение. Ребенок объединил их по крови, но разъединил в другом отношении: Изабелла всегда будет винить Иоанна в том, что произошло с Беллой, тогда как Алиенора отнюдь не считала Беллу невинной простушкой, сбитой с пути истинного. Вот и встали между давними подругами вина и обвинение, а еще глубокое сожаление о том, что они никогда не смогут вернуть то, что утеряно.

К Ричарду подошел Уилл, незаконнорожденный сын Генриха. У него тоже была маленькая лодочка, и вскоре мальчики с удвоенным азартом продолжили игру.

– Как дела у Беллы? – спросила Алиенора. – Привыкает ли к замужней жизни?

– Ее муж добр к ней, а она преданная жена, – отделалась общими фразами подруга.

– А как поживает Амлен?

Изабелла едва заметно пожала плечами:

– Трудно сказать. Он снова разговаривает с Беллой, но она обманула его доверие, и это уже не исправить, как вы сами хорошо знаете. И мне он тоже больше не доверяет… – Она закусила губу и отвернулась.

Алиенора заметила, что к ним через сад направляется Амлен собственной персоной. С годами он и Генрих стали больше походить друг на друга, и на мгновение ей показалось, что плотный мужчина с золотистыми волосами, присыпанными солью седины, и в зеленой котте – это ее супруг. А угрюмое выражение лица – точь-в-точь как у короля.

– Госпожа, король желает видеть вас, – без предисловия сообщил Амлен. – Получены новости из Парижа.

У Алиеноры зашумело в ушах. Раз за ней послали Амлена, значит новость важная, а судя по его мрачному тону – недобрая. Несмотря на зной, ей стало холодно. Она отложила рукоделие и поднялась, жестом велев Изабелле сопровождать ее.

Дамы проследовали за Амленом через сад. Теперь жаркий воздух, настоянный на аромате роз, казался удушающим, а болтовня придворных неподалеку звучала не более осмысленно, чем воробьиный щебет.

Генрих был в своих покоях и сидел в кресле, в котором обычно занимался государственными делами, но почему-то ссутулился, словно из него выбили жизнь. Одной рукой он закрыл лоб и глаза, а второй держался за живот. Сбоку от кресла стоял облаченный в красное священник, а в отдалении переминался с ноги на ногу гонец с пятнистым спаниелем на поводке. Мойси, отметила про себя королева.

– Что случилось? – спросила она.

Генрих медленно убрал от лица руку и уставился на нее тусклым взглядом:

– Жоффруа мертв. – Слова падали, как камни. – Его затоптала лошадь на турнире в Париже.

– Нет! – Алиенора окаменела. – Нет! – В ней жил только взгляд, который метался между скорбными лицами в поисках выхода. – Как?

– Удар по голове, госпожа, копытом лошади, вставшей на дыбы, – ответил священник. – В тот раз он надел только подшлемник. Король Франции в отчаянии. Такая трагедия. Примите мои соболезнования.

Слова-камни падали в ее череп-пещеру и рассыпались дробным эхом.

– Он не мог умереть! Это невозможно! Что он делал в Париже? Его там вообще не могло быть!

– Что делают мои сыновья, как только оказываются предоставлены сами себе? – сипло пробормотал Генрих. – Устраивают заговоры. Никаких других причин ехать в Париж у него не было.

– Госпожа, его похоронили со всеми почестями в новом кафедральном соборе Парижской Богоматери, – добавил священник. – Его гробницу перед главным алтарем посетил король Филипп и даровал собору четырех капелланов во спасение души графа Бретани.

Генрих вскочил на ноги и встал в столбе света, льющегося из окна, но никакой цели в его движении не было.

– А поскольку души тех, кто участвует в турнирах, прокляты, то могу ли я поверить, будто в Париж он приехал просто помахать копьем? Стали бы его хоронить перед главным алтарем, если его конец действительно был таким? В этой истории о состязании не все сходится. Не сомневаюсь, что в Париже он занимался куда более гнусными делами, чем турнир. И это ли не повод возрадоваться. Как вы думаете? – Он отвернулся от окна, и больше его глаза не казались тусклыми – они горели огнем боли.

Сосущая пустота внутри обратилась пропастью. Пол полетел ей навстречу – это ноги перестали держать ее. Она услышала испуганный вскрик Изабеллы, и в следующий миг ее подхватил Амлен. Вместе они помогли ей добраться до скамьи, и подруга обняла ее обеими руками.

– О, моя дорогая, какое горе! – причитала графиня. – Мне так жаль!

Алиенора задрожала.

– Неужели я ничего не могу сделать? – прошептала она. – Одного за другим я рожала их, а они один за другим умирают. Как это вынести?

– Учитесь у Господа, – старалась утешить ее Изабелла. – Молитесь Ему, и Он даст вам опору.

– После того, как Он обрек меня на такую муку? – Алиенора попыталась вырваться из объятий Изабеллы, но та крепко держала ее.

– Не надо винить Бога. Бывали моменты, когда мои страдания доводили меня до крайности, но всегда находился ответ или соломинка, за которую можно ухватиться. Это правда. Пойдемте, я помолюсь вместе с вами.

На несколько часов ее сознание погрузилось в мутное облако. Она пошла с Изабеллой молиться, потому что это был путь наименьшего сопротивления, а часовня тем укрытием, в котором она нуждалась сейчас. Там можно опустить голову, закрыть глаза, вознести молитву о спасении души Жоффруа и ни с кем не разговаривать.

Сбоку от нее стояла на коленях Изабелла и тихо молилась, не навязывая утешений или советов. Какие бы разногласия ни накопились между ними за прошедшие годы, сейчас ее присутствие согревало Алиенору. Когда-то она упрекнула графиню в том, что той не понять роль королевы, и это по-прежнему так. Но рвущее душу горе по возлюбленным членам семьи, безвременно покинувшим этот мир, Изабелла познала и могла искренне разделить ее боль. Генрих и близко к ней не подойдет, Алиенора понимала это, потому что для него смерть – всепожирающее чудовище, которое ему не победить и которое поэтому лучше игнорировать, словно так он мог лишить его власти над собой. Но, игнорируя чудовище, он тем самым признает факт его существования, и однажды оно придет за ним.

Амлен покинул Генриха с первыми лучами солнца и побрел в свои покои. Еще не полностью рассвело, но в тающей мгле уже звучал мощный птичий гимн в честь наступающего дня и славных деяний всего живого. Ночь была черной и горькой, тишина – такой плотной, что, казалось, можно было резать ее ножом. Генрих метался по комнате, словно демон, с которым народная молва роднила короля. Такой была молитва за упокой души Жоффруа, пока вытаскивались на свет отвратительные подробности его гибели.

Жоффруа и Филипп Французский тайком замышляли мятеж против Генриха. Жоффруа хотел получить свою долю родовых владений; ему казалось, что его обделили, обогатив Ричарда и Иоанна. Проницательный, несмотря на молодые годы, французский король осторожно подогревал недовольство английского принца, пока больное место не превратилось в нарыв. И этот нарыв лопнул бы, если бы Жоффруа не погиб одной душной ночью в Париже – и уже не играло роли, наступила смерть из-за травмы на турнире или из-за болезни, потому что правда выплыла наружу.