– Ну и как?

– Восемьдесят четыре. – Она показала блокнот с записанными цифрами. – Ваш пульс ускорился при погружении в холодную воду.

– Ускорился?!

– Да.

– Но ведь пульс девочки был очень слабым… Мы получили результат, прямо противоположный ожидаемому.

– Да.

– Выходит, все было напрасно.

Она медленно покачала головой:

– Не напрасно. У меня появилась гипотеза, а это уже прогресс.

– И в чем суть этой гипотезы?

Она задрала голову, глядя в потолок, подняла руку, так что локоть согнулся поверх головы, испустила долгий сокрушенный выдох и сказала:

– Не знаю.

Лили Уайт не спала, но и не бодрствовала. Она пребывала в том пограничном состоянии, когда тени вздымаются волнами, а свет – бледный и загадочный – то появляется, то исчезает, как лучи солнца, проникающие глубоко под воду. И вдруг она резко пробудилась на своей постели в Лачуге Корзинщика.

Что это было?

Он двигался крадучись по-кошачьи, беззвучно открыл дверь и легко ступал по половицам, ни одна из которых не скрипнула. Но Лили узнала запах – дымный, сладковатый, дрожжевой запах, всегда ему сопутствовавший. Именно это и вывело ее из полудремы. Лачуга насквозь пропиталась сырыми речными миазмами, но даже они не могли перебить этот запах. Потом она расслышала и звук: камень скребнул о камень. Значит, он полез в тайник за деньгами.

Внезапно вспыхнула спичка. Со своего высокого помоста она увидела огонек и руку, всю в синяках и шрамах, подносившую его к свече. Фитиль занялся, образуя мерцающий круг света.

– Что ты припасла для меня? – спросил он.

– Есть сыр и немного ветчины, какую ты любишь. Хлеб в корзине.

– Свежий?

– Вчерашний.

Свет переместился в другой конец комнаты, оттуда донеслись шорохи и недовольное ворчание.

– Он уже начал плесневеть. Не могла найти посвежее?

– Я ведь не знала, что ты придешь сегодня.

Свеча двинулась в обратную сторону и задержалась на столе. Минуту-другую были слышны только жадное, торопливое чавканье и натужные глотательные звуки. Лили тихо лежала в темноте; сердце билось тревожно.

– Что еще у тебя есть?

– Яблоки, если хочешь.

– Яблоки! На кой мне сдались твои яблоки?

Огонек вновь поднялся над столом и завис сначала над одной пустой полкой, затем над другой. Далее переместился к шкафу и обследовал тамошнюю пустоту, сунулся во все углы, но нигде ничего не нашел.

– Сколько он тебе платит, этот святоша?

– Маловато. Ты уже об этом спрашивал.

Лили постаралась не думать о своих сбережениях, надежно хранимых в столе пастора, опасаясь, что этот зыбкий свет может прочесть ее мысли.

Он раздраженно прищелкнул языком:

– Почему у тебя нет ничего сладкого? Что ты подаешь на стол святоше? Небось, яблочный пирог? Хлебный пудинг со сливовым джемом? Кучу всякой вкуснятины, готов поспорить.

– В другой раз что-нибудь принесу.

– Только не забудь.

– Не забуду.

Глаза Лили привыкли к полумраку, и теперь она разглядела очертания его фигуры. Он сидел за столом спиной к ней, не сняв широкополую шляпу; куртка висела на худых плечах как на вешалке. Судя по звону монет, теперь он пересчитывал деньги. Лили затаила дыхание.

Всякий раз, когда сумма не соответствовала его ожиданиям, он винил в этом Лили. Сколько она украла? Где спрятала украденное? Что за подлый план она замышляет? И как ей можно доверять после такого? Любой ее ответ на эти вопросы приводил его в ярость, после чего в ход шли кулаки. Естественно, она никогда не брала его деньги – пусть она была глупой, но не настолько же! У нее самой давно накопились вопросы касательно этих денег, только задать их она не осмеливалась. Об их источнике догадаться было нетрудно. В ночь, совпадающую с его очередным визитом, в сарае появлялись бутылки или бочонки, наполненные крепким самодельным пойлом. Они оставались там в течение дня и исчезали следующей ночью, а вместо них появлялись деньги – плата за очередную партию. Но что он делал с деньгами, взятыми из тайника? За одну ночь он получал больше, чем Лили за месяц работы на пастора, а ведь ее жилище наверняка было не единственным местом, где он проворачивал свои сделки. Он ютился в каком-то укромном логове, за которое не нужно было платить; он не играл в карты и не тратил деньги на женщин. Он и к выпивке не притрагивался, а только подбивал других гробить свое здоровье, взамен облегчая их кошельки. Лили пыталась прикинуть его годовой доход, удваивая, утраивая, а то и умножая на семь проходившую через ее руки выручку, но от таких чисел у нее голова шла кругом. Впрочем, даже не определившись с итоговой суммой, она представляла, насколько это должно его обогатить; однако во время визитов к ней один-два раза в неделю он был все в той же старой, провонявшей самогоном куртке, вечно голодный и тощий как скелет. Он ел ее пищу и жег ее свечи. Она не решалась хранить в лачуге хоть одну хорошую вещь, не важно какую, потому что он непременно забрал бы ее и продал, а деньги пропали бы бесследно. Даже пара зеленых шерстяных перчаток с дырками на пальцах исчезла бы в его карманах. В жизни Вика была какая-то тайна, которая высасывала из него все средства, а заодно и опустошала дом Лили. У нее оставался лишь капиталец, сохраненный священником. Все это было выше ее понимания.

Он довольно хмыкнул, и Лили слегка успокоилась. На сей раз сумма была верной. Покончив с этим, он откинулся на спинку стула и глубоко вздохнул. Он обычно расслаблялся после подсчета денег. Но ей расслабляться не следовало.

– Я всегда поступал с тобой по справедливости, верно, Лил?

– Всегда, – ответила она, успев до ответа попросить у Господа прощения за ложь. Бог понимал, что в некоторых случаях человек просто не может сказать правду.

– Я заботился о тебе даже лучше, чем когда-то твоя старая мамаша, не так ли?

– Да, заботился.

Он издал горловой клекот, заменявший ему смех.

– А почему ты продолжаешь называть себя Лили Уайт?

У Лили сжалось сердце.

– Ты же сам сказал не использовать твое имя, когда я здесь поселилась. Ты сказал, что нас ничто не должно связывать…

– Но почему именно Уайт? Ты могла взять любое имя из всех, какие существуют в мире. И потом, тот Уайт вовсе не был твоим мужем. Только не в глазах Господа. Твой пастор знает об этом?

– Нет.

– Не знает, – повторил он довольно. – Так я и думал. – Он дал ей время почувствовать скрытую угрозу, прежде чем продолжить. – Я ведь не дурак, Лил. Я знаю, почему ты выбрала это имя. Сказать тебе?