Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Молодые патрульные, накануне заходившие к Оливье Эмери, в этот уик-энд дежурили, но делать им целый день было практически нечего. Машина выезжала по вызовам всего дважды: первый раз — навести порядок в баре, где повздорили пьяные посетители, другой — по тревоге в банке, где из-за сбоя в электросети сработала сигнализация.
— Как тебе понравился наш коллега с Будапештской? — спросила девушка.
— А что? Ничего особенного.
Ее напарник погрузился в игру на приставке «Сега», откуда доносились звуки душераздирающей музыки.
— Ничего тебя не зацепило?
Молодой человек ответил не сразу, а еще несколько секунд смотрел на экран, где выскакивали виртуальные цели.
— Ну как — лицо, конечно. Я думаю, когда он кого забирает, тот от страха должен вообще обмякнуть. А еще он очень здоровый на вид.
— Я не про то. Мне дома у него было не по себе. А ты как?
— Я нормально. Он же сказал, что бывает там только на неделе для ночевки. Если честно, так себе квартирка. А обстановка вообще никакая.
— А он так на меня уставился, когда я зацепилась глазом за ту штуку в газетке на двери. Что это такое, по-твоему?
— Откуда я знаю? Может, картина.
Девушку сердили ответы напарника, чересчур увлеченного своей игрушкой.
— Да ты подумай хоть чуть-чуть! Ты когда-нибудь видел картину в целый сантиметр толщиной и метр тридцать высотой на входной двери?
— Нет, — со вздохом ответил молодой человек. — Может быть, большое зеркало. У родителей было такое: посмотреться на себя перед выходом. А при чем тут это вообще? Мы пошли туда из-за соседской жалобы. Оказалось, это полицейский скачет через скакалку. Так? Ну и что он нам сказал, наш коллега? «Извините, пожалуйста, я буду скакать на улице». Сосед забрал жалобу. В чем проблема-то?
— Да не знаю я! У тебя нет знакомых в его команде?
— Нет, никого. А что?
— Просто интересно.
— Да забудь ты о нем. И шеф сказал, что дело закрыто.
Девушка-полицейский поняла, что ничего не добьется, и окончила разговор. По-честному, она и сама объясняла свой дискомфорт скорее интуицией, чем объективными фактами.
До вызова патруля девушке нечем было заняться. Она зашла в Интернет просто так, время убить. Набрала в поисковой системе одно слово, потом другое, наконец ей пришло в голову слово «зеркало». Потом, от запроса к запросу, она дошла до «спрятанного зеркала» и погрузилась в чтение статьи о шизофрении. От Интернета ее отвлек звонок постового, вызывающего дежурный патруль. Она с сожалением встала и побежала к служебной машине: в какой-то квартире обнаружили мертвого пожилого человека.
* * *
В воскресенье перед обедом Поль Дальмат собрался уехать из дома. Он сказал жене:
— Я поехал. Есть срочное дело. Вернусь поздно.
— Куда ты? — устало спросила она.
— Нужно кое-что уточнить по делу об убийстве, — так же бесстрастно ответил Дальмат.
— В воскресенье? Ты же не на дежурстве.
— В таких делах с выходными не считаются.
— Но ты же и вчера, в субботу, целый день был на службе! Если ты мне правду сказал.
— Раз я сказал, значит, так и есть.
— В котором часу вернешься?
— Точно не скажу, но ты меня не жди.
— Я тебя уже давно не жду, Поль…
Через несколько минут Поль Дальмат выехал на автотрассу А6. Он увидел, что дорога свободна, и прикинул: уже через час он доберется до деревни Андревиль в Сена-и-Марне — той, куда звонила Лора Димитрова.
Из тетрадей Ж.-П. Б. «События и сновидения»
1985 год.
«Этот год я наверняка запомню навсегда. Как забудешь год, когда мне исполнилось двадцать.
Пару месяцев я прожил в сквоте в Испании, точнее, в Барселоне. Как я там оказался? Да случайно. Сел на поезд, поехал на юг. Скоростной до Нарбонны. У меня пока все тип-топ, билет куплен за деньги. Доехал, слез, что делать дальше — не знаю. Стою на перроне, а тут подходит поезд в Испанию. Я туда залез, а в Фигерасе испанские контролеры дали мне пинка в жопу — выгнали, потому что не было билета.
Я и подумал: раз уж я в Испании, поеду погреюсь. Стал голосовать на дорогах. Один грузовик меня довез до Барселоны, а оттуда я уже не сдвинулся. О Малаге и думать забыл. В Барселоне травку достанешь везде, я и оттягивался каждый день.
Повстречал там двух англичан громадного роста, вся башка в пирсинге, все руки в тату. Мы брали с собой собак и сшибали бабло на улицах. Люди нам давали, потому что боялись. С „бабками“, стало быть, проблем не было. Пили, курили, сачка давили у себя в сквате. Что мне больше всего не нравилось? Грязь. Своя собственная грязь, а чужая тем более. Я тогда часто бывал пьяный или обдолбанный, потому и забывал все время о гигиене. Когда трезвый — сразу вспоминал, бежал в общественный душ. Когда я трезвый, ко мне не подходи. Если кто был нервный, моя подруга бритва у меня всегда на спине, враз успокаивала.
А потом явился ТОТ САМЫЙ сон. Тот, что тянется за мной всю жизнь с тех пор, как я вижу сны. Я лег спать почти не обдолбанный и чувствовал себя хорошо, тем более что как раз помылся и надел чистое. Англичане мои повстречали двух горячих малолеток из Голландии, лет пятнадцати, они и возились все вчетвером под гнилыми одеялами. А я засыпал понемногу, мне и дела не было до того, что там вокруг меня, — только вижу ТОТ САМЫЙ сон.
Я в чистом поле, оттуда виден дом матери — тот, откуда меня выставили. Иду медленно, без цели. Жарко, солнце светит, я жмурюсь. А потом я увидел его. Он шел по дороге, тоже медленно. Мне показалось, он ко мне повернулся, но было слишком далеко, лица я не разглядел. Я побежал, не очень быстро. Добежал до дороги. Оставалось до него метров тридцать, и вдруг он тоже побежал. Мы пробежали мимо материнского дома. Она стояла за оградой, крикнула мне: „Не надо, стой, не беги, такого уговора не было!“
Я еще припустил. Бегу очень быстро, а кажется, не устаю. А потом расстояние стало меньше — я его догонял! Осталось десять метров, пять, метр, полметра, десять сантиметров… Я дотронулся до его плеча. Он остановился. Я тоже стою, не шевелюсь. Он обернулся. Я его наконец увидел. Это я сам! Столько лет гонялся за самим собой!
Разом проснулся. Сердце колотится как бешеное… То ли я плакал, то ли смеялся. Кругом все спали: и англичане, и голландские малолетки, и еще несколько мужиков в полной отключке, которые жили с нами в том сквате, и собаки. Стены все изрисованы, вонища дикая. Я встал, собрал шмотки и спальный мешок, забрал все бабло, которое там оставалось. С англичан не убудет: у них пирсинг, тату, собаки с жуткими мордами — наберут.
На улице было тепло. Четыре часа утра показывали часы на колокольне. Я пошел по шоссе из города — голосовать. В восемь часов один грузовик подобрал меня и высадил в Перпиньяне. Шеф был француз и все время трепался, я ни о чем даже подумать не мог. На самом деле я сам сошел в Перпиньяне — больно мне его треп осточертел. Потом я в каком-то кабаке поел-попил, сел на лавку и стал обдумывать свой сон — хотел сообразить, почему я столько лет догонял самого себя. Но я так сильно переживал, что никак не мог ни в чем разобраться и ничего понять.
