под своей фамилией, а нет — то под любой другой. Он жил, полностью погрузившись в свои мысли, он застыл в ожидании. Дни складывались в недели, недели в месяцы. Время, проведенное им в камере, было едва ли не самым счастливым в его жизни.

Tea, ошеломленная некоторыми замечаниями в его последнем письме, писала ему:

«Друг мой!

Прости мне, если я ошиблась. Прости за то, что я сейчас собираюсь тебе написать. Я хочу тебе задать один вопрос, только один… Ты сам меня к этому вынуждаешь.

Я все думала о комплиментах, которыми ты осыпал меня, говоря о моей способности к расшифровке, чтению между строк — особенно это относится ко всему тому, что связано с выражением твоих глаз; помню, что я употребила выражение „невинный убийца“ и вместе с тем ты пишешь, что, к твоему счастью, я не сделала „далеко идущих выводов“.

Вопрос, который мучает меня, звучит так: „Скажи мне, пожалуйста, скажи открыто и честно, потому что до сих пор я продолжаю верить каждому твоему слову… Скажи, не виновен ли ты… пусть даже частично, в смерти Г. Р.?..“

Теа».

Александр, до которого это письмо никогда не дошло, не мог, в свою очередь, писать Тее, сидя в английской тюрьме. А посему, по прошествии долгого времени, не получая никакого ответа, она написала еще одно послание.

«Мой дорогой, мой неизвестный, мой печальный, мой грустный человек!

Я готова никогда не отсылать те письма, которые положила в шкатулку. Я готова на все, только бы ты написал мне снова. Со времени последнего твоего письма прошло уже полгода. Почему ты молчишь? Что-то случилось с тобой, я чувствую… чувствую, что тебе плохо. Прошу тебя, умоляю — не умирай! Не исчезай… Откройся мне, может быть, я смогу тебе помочь. Может быть, пойду за тобой. А может быть, я захочу покончить со всем этим и порвать твои письма. Ты не можешь поступать со мною так. Я не контора. Я женщина, и мне скоро исполнится двадцать шесть лет. Ноша, которую ты возложил на меня, — мне непосильна. Почему ты требуешь от меня так много?

Я не сомневаюсь в твоей любви, но эта любовь мне не по силам. Я чувствую себя твоей вдовой. Но и вдова имеет право знать, что случилось. Ты не вправе исчезнуть вот так, бесследно. Что мне делать? Скажи, что мне делать?..»

И это письмо никогда не дошло до адресата. Когда же наконец он обрел свободу (после того, как был выслан из Англии) и вернулся в Израиль, он решил, что еще некоторое время не будет писать Тее — до тех пор, пока не подготовит все для своего возвращения в Англию и не предстанет перед ней лицом к лицу. За час до встречи, решил он, он сбреет и бороду и усы.

Он вернулся в Англию уже через месяц, рейсом из Дублина. И сразу же связался с одним из своих бывших подчиненных, работавших и сейчас в Лондоне. С собой он привез все, что мог собрать, продав принадлежавшие ему ценные бумаги и опустошив банковские счета. Он знал, что никогда больше не вернется обратно, а потому постарался забыть свое прошлое и связанные с ним беспокойства. Во время встречи он рассказал заранее приготовленную и целиком вымышленную историю, после чего попросил об услуге: ему нужна была самая полная информация об одной преподавательнице испанской литературы, некоей госпоже Tea Б., работавшей в университете Кента. Он получил эту информацию две недели спустя. В отчете было следующее:

«Госпожа Tea Б. (женщина редкостной красоты) проживает в домике для преподавателей номер шесть, занимая там квартиру номер четырнадцать. До самого последнего времени жила совершенно одиноко. Любима и уважаема коллегами и студентами. Имеет очень высокую профессиональную репутацию. Месяц назад у нее начался бурный роман с приглашенным из Мадрида лектором. Имя лектора — Никос Трианда, ему 38 лет, производит хорошее впечатление на всех, кому пришлось с ним соприкасаться. Госпожа Tea Б. происходит из довольно состоятельной семьи; ее родители проживают в Лондоне по следующему адресу…»

Далее следовала приписка личного свойства:

«Алекс! Если ты имеешь какие-то виды на эту красавицу, я желаю тебе всяческого успеха. Но мне кажется, что ты упустил время, и теперь оно работает против тебя».

Александр отправился в Кент и, хорошо зная кампус, в тот же день зашел в контору и спросил, каким образом он может увидеть Никоса Трианду. Ответ гласил, что доктор Никос Трианда не проживает на территории кампуса; телефон его тем не менее они могут ему дать.

Получив телефон, Александр прямо из конторы позвонил по указанному номеру и, представившись исследователем, заинтересованным в получении гранта, выдаваемого Мадридским университетом, договорился с доктором Триандой встретиться и вместе пообедать в ресторане в центре университетского городка.

Выходя из конторы, он увидел Тею. Держа в руках папку с бумагами, она разговаривала с двумя студентками, стоя к Александру в профиль. Ничего не соображая, точно слепой, он вышел во двор, затем, еле передвигая ноги, пошел в гостиницу.

«Я не меняю ничего в своем решении, — записал он в своем дневнике. — Мосты за мною сожжены, и я пойду по открывшейся передо мною дороге до самого конца, куда бы она меня ни привела. В тюрьме я узнал, что такое счастье. В моем прошлом было еще восемь лет подобного счастья — теперь пришло время платить по счетам. Никос Трианда, вне всякого сомнения, тот самый грек, которого я допрашивал двенадцать лет назад. Тогда я легко мог сделать с ним все, что угодно, — например, пристрелить. Тогда, но не сейчас. Если бы я получше закрепил тогда контакты в „Ламборджини“, Tea, конечно, была бы сегодня разведена и свободна от Г. Р., и, может быть, она пошла бы за мной с еще большей охотой, чем это представлялось мне месяц назад. Завтра я встречусь с этим Триандой; но что мне делать дальше, я не представляю. Убрать его навсегда с моего пути? Я легко могу это организовать. Оставить его в живых? Или уйти самому? Голова пуста, и никаких мыслей там ней. Все известные мне трюки срабатывают хорошо только по первому разу, особенно хорошо они удаются, когда не срабатывают вовсе. Круг, кажется, замкнулся, и выхода из него я не вижу. Черт бы тебя побрал, Александр Абрамов!»…

28

Войдя в ресторан (он пришел туда за десять минут до назначенного срока и по привычке не двигаясь, постоял в дальнем углу, чтобы лучше рассмотреть своего соперника), он окончательно убедился