Бедняжка Арилоу. Тебе и в голову не приходило, что у тебя это не выйдет, да?»

– Какая-то эта деревня отвратная, – пробормотал Феррот, – и настроение у местных какое-то недоброе.

– Ну еще бы, – грустно проговорила Хатин. – Они же как мы. Привыкли защищать свои тайны, закрываясь ото всех, вот и не понимают, как это опасно – быть одним.

Хатин говорила, а деревня вдруг ожила у нее на глазах, стала местом, где живут люди. Она разглядела худобу их лиц, пустые корзины, в которых полагалось бы храниться бобам, заметила, как мало тут кур и свиней.

– Они совершенно одни, и у них еда заканчивается. Не знаю, как так вышло, – может, из-за того, что маяк больше не горит – но в этом все и дело. Оглядитесь! О, если бы Арилоу могла поведать, что произошло… Томки, думаешь, сможешь договориться с ними? Убедить их, чтобы проводили до школы Маяка? В Землях Праха осталась тачка из-под дров и мыла – может, отдадим ее, и пусть продадут?

– Попробую. – Томки изобразил башню, сомкнув пальцы вытянутых над головой рук, и указал в сторону далекого маяка. – Мы, – он указал на себя и на своих попутчиков, – хоти путь. – Он снова указал в сторону школы и изобразил ходьбу.

Смягчить нрав местных это не помогло. Многие только мрачно переглянулись.

– Мы плати! – Порывшись в поясной сумке, Томки извлек монету. – Плати! Ну, вроде как. Заплатим, если проводите. – Он по-приятельски взял одну кислянку за руку, но та поспешила высвободиться. – Защитите от гейзеров. – Он припал к земле и подскочил, всплеснув руками. – Пыш-ш-ш! Гейзеры!

Сельчане удивленно и одновременно весело загалдели. Детишки протолкались вперед в надежде, наверное, что Томки повторит представление. Повторять он не стал, зато напряжение немного – но заметно – спало.

– Пыш-ш-ш-ш! Ага! Защитите от гейзеров! И… и камнепадов!

К несчастью, камнепад Томки решил изобразить, подобрав с земли два булыжника и бросив их в грудь одному здоровяку, размером с дерево. Раздался глухой удар, и вот Томки уже на земле, хватается за челюсть.

– Видали? – Восторженный писк прервался ударом ноги в ребра и еще одним в голову. – Смотрите! Смотрите! Мне причинили боль!

– Замечательно, – прорычал Феррот, когда Томки с трудом поднялся на ноги. – Сейчас нам тут всем причинят таку-ую боль…

Джейз не глядя сделал быстрое движение пальцами у рукояти кинжала, и ремешки, удерживающие клинок в ножнах, упали. Оружие внезапно оказалась у него в руке, скрытно прижатое клинком к внутренней стороне предплечья. Хатин представила скорпиона, который прячет жало, прижимая его к хвосту.

Хатин сделалось дурно, голова закружилась, когда толпа хлынула на них. С людьми она еще могла поговорить, но это была Толпа. Лица оказавшихся в ней складывались, как бумага, в чуждые им угловатые маски гнева и страха.

И вдруг, без предупреждения зазвучал, раскручиваясь серебристой петлей, чей-то голос, и пораженная Толпа замерла. Заговорила Арилоу, а чужаки в зеленом встали, прислушавшись, и снова сделались людьми.

– Не знаю, что там наговорила твоя сестрица, – уголком рта пробормотал Феррот, – но я рад, что она не стала молчать.

Что бы она ни сказала, этого, похоже, хватило. Томки больше никто не бил, и выражение на лице деда, который, видно, был старостой, потеплело, стало более человечным. Десятилетиями кисляки ни с кем не общались, и язык был чем-то только для них. Однако, заговорив на нем, пусть и неловко, Арилоу пробилась за эту их броню и сделалась своей.

Хатин осторожно начертила на земле изображение тачки, и на этот раз сельчане, голова к голове, сгрудились вокруг нее, чтобы посмотреть. Теперь кисляки хотя бы пытались понять.

– Тачка. – Хатин указала в сторону Земель Праха. – Тачка вон там. – Чтобы стало понятней, что же такое тачка, Хатин пририсовала комочки «груза» внутри и сделала вид, что подхватывает ее под ручки. – Отдадим вам.

Она сгребла в ладони воображаемый предмет и торжественно преподнесла старосте.

Дед озадаченно глянул на Арилоу, и та добавила какое-то слово. Хмурость сошла с лиц, и это слово принялись повторять, будто некое откровение. Кисляки обрадовались, много кивали.

Староста молча изобразил, как подносит что-то ко рту и надкусывает это. Подумав, не приглашают ли их к ужину, Хатин указала на котел с бобовой похлебкой на огне, вопросительно взглянула на старика, и тот удостоил ее кивком.

– Кажется, лучше нам согласиться, – почти не раскрывая рта обратилась она к друзьям.

Натужный разговор продолжился и длился, даже когда небо потемнело, и по сделанным из горлянки чашкам разлили суп. Говорить через Арилоу было все равно что пытаться шить не иголкой, а сосновой шишкой, передавая важные сообщения с большим смыслом через узенькую щелочку ее способности к общению. Хатин заметила, что в потоке предложений проскальзывает снова и снова одно слово. Звучало оно как «джелджех»; последний звук произносился гортанно, напоминая мягкое придыхание, как «х» в слове «мох».

Наконец староста пожал Арилоу руку. Вот и договорились.

– Отлично, – пробормотал, вставая на ноги, Джейз – Наконец мы уберемся отсюда…

Сельчане протестующе загомонили. Множество рук мягко, но настойчиво усадило его на место. Джейзу указали на одну из каменных хижин, где им уже разложили чистые постели. Сразу начались разговоры: то-то и то-то, то-то и то-то джелджех…

– …ну или не уберемся, – угрюмо закончил Джейз. – Похоже, никуда мы не идем.

Хатин с тревогой подумала о градоначальнике, ожидающем весточки от мылоносов. Что он предпримет, когда на небе зажгутся звезды, а посланники так и не вернутся? Вдруг передумает и все-таки пошлет за пеплоходом?

Наутро гостей-хитроплетов разбудила загадочная «Джелджех», которая оказалась семнадцатилетней кислянкой: глубоко посаженные глаза и настороженная, отчужденная манера держаться. Она напугала их, разбудив чуть засветло – просунула голову в отведенную им каменную хижину и поставила на пол плошки с чем-то горячим и пахнущим травами.

– Мир-я. – Хатин впервые слышала, чтобы это приветствие произносили таким грубым и совсем не дружественным тоном, зато отрадно было услышать, наконец, просторечь. – Хоти-путь… башня-сторона?

Вскоре стало ясно, что на просторечи девушка говорит не ахти и хмурится она отчасти потому, что приходится усиленно думать.

По всему выходило, что Джелджех снарядили им в проводницы. Ее зеленые чулки были заляпаны разводами грязи, и Хатин подумалось, что она лишь утром вернулась в деревню. Сельчане, видимо, решили отложить решение вопроса до прихода единственного из них, кто владеет просторечью.

Когда хитроплеты готовились покинуть деревню, выяснились две вещи. Во-первых, Арилоу не собиралась никуда идти. Попытки отвести ее к краю селения она встречала неровными хриплым клекотом, очень похожими на тот, что издают хищные птицы, – так что несколько селян даже пригнулись и принялись озираться, решив, будто с неба на них пикирует орел. Во-вторых, кисляки и не собирались отпускать Арилоу.