Мане и Соне было искренне жаль сестру, которая сквозь слезы говорила:

– Это как будто я очень-очень долго ждала поезд, сказочный, волшебный, который увезет меня к мечте. Пока он будет ехать, стучать по рельсам, я увижу в окно много увлекательного. И вот этот поезд был, я пыталась влезть в вагон, но меня не пустили, вытолкнули. Грубо, с лязгом захлопнули перед носом дверь. Поезд тронулся, в нем сидят счастливчики, носами прилипли к окнам. А я стою на перроне, мелькают вагоны… И вот уже хвост поезда, и дымок над паровозом…

– Паровозов давно нет, – вытирала под носом слезы-сопли Маня. – Электровозы. Над ними никакого дымка быть не может. Это укатил состав блатных бездарей!

– Надо было со мной на факультет мировой культуры! – хлюпала Соня. – Тамара Николаевна и двоих бы протолкнула. Она моего папу боготворит.

Танин провал выплакали дружно и честно. Но до принятия решений еще оставалась уйма времени – хвостик июля и весь август. Свобода! Хорошо бы рвануть в Прибалтику, или в Гагры, или в Крым. Они трое! Сногсшибательно красивые, модно одетые, с интеллигентным флером ленинградок – это вам не московские девицы, от которых несет мещанством.

Вопрос денег и отпустит ли Бама. Деньги можно выклянчить у дяди Мити, который в теплое время года бесконечно достраивает дачу и вместе с тетей Настей готов предоставить им любой кредит. А также вариант – подвалить к дедушке Саше. На три голоса изобразить, как они измучились на вступительных экзаменах, а Тане особенно требуется отдохновение перед ужасной перспективой идти работать санитаркой в занюханную городскую больницу. Они знали наперед: дедушка буркнет, мол, подорожала нынче газировка, и выложит деньги. Но только если Бама одобрит.

Их бабушка! Просто кол, к которому они привязаны! На коротком поводке. И Баму нельзя разжалобить, задурить, мороком окутать. У Бамы вековечные принципы, установки: что положено девушкам, а что запрещено.

Марфа не собиралась устраивать инспекторских проверок в ленинградской квартире. Подвернулась оказия: соседи на личном автомобиле ехали в город, а у Камышина закончилось лекарство от давления. Плюс еще всякие мелочи, которые купишь только в городе.

Она вошла в свою квартиру (Таня, Соня, Маня как по струнке в коридоре выстроились), потянула носом:

– Табачищем воняет. Опять тут всю ночь гулеванили?

Марфа прошлась по комнатам. Хорошо, что приехала в обед, внучки успели порядок навести, пустые бутылки и пепельницы вынести. Форточки все открыты, пол влажный, только вымытый.

– Бама! Ну что ты рыскаешь, как ищейка?

– Да! У нас были друзья, мы… ужинали, танцевали…

– Среди наших одноклассников тоже есть кто, как Таня, не поступил…

– Мальчикам теперь в армию…

– В отличие от Тани…

– И еще были новые, из абитуриентов, с кем познакомились, искусствоведы…

– Математики… будущие…

– Не морочьте мне голову! – опустилась в кресло Марфа. – Что порушили, разбили, изничтожили?

Соня и Маня с двух сторон ударили Таню в бока: говори!

– Э-э-э… Ваза… хрустальная, сине-белая, из Германии. Мама ее тебе подарила на юбилей…

– Мы просто достали показать.

– Похвастаться.

– Один мальчик нечаянно задел.

– Ваза вдребезги.

– Вообще-то она была пошлой…

– Ну-ну, – не поверила Марфа, – похвастаться, мальчик нечаянно задел.

Дело было нечисто, но Марфе в голову не могло прийти, что ночью в ее квартире во время диких плясок злополучную вазу молодежь станет по очереди водружать на голову (проверяя равновесие после выпитого), пока у одного мальчика ваза не слетит с макушки, упадет и рассыплется сине-белыми кристаллами.

Раздался длинный телефонный звонок. Местные вызовы были короткой пульсации, междугородные звонки тянулись призывно долго.

– Зуб даю, – подскочила к аппарату Соня, – опять этот сумасшедший. Клад! Клад! – загробным голосом прорычала она. – Приезжайте срочно! – Сняла трубку и проговорила тоненько: – Аллё!.. Он, он! – беззвучно шевеля губами, сообщила. – Медведевы? Ах, батенька, конечно, в определенном смысле Медведевы, но в квартире проживают также Камышины… Я вам не морочу голову! Дяденька, не ругайтесь!.. У нас есть нормальные. А вы, простите, давно от психиатра, товарищ Максим Майданцев?

Марфа ахнула, всплеснула руками, подошла к внучке и забрала трубку:

– Кто это?.. Максимка? Майданцев? Я Марфа, помнишь?.. Да, конечно… ну, извини… Это внучки… Нет, Нюранина только одна. Хорошо все у Нюрани, работает. Сам-то как?.. Время кончается, три минуты? Максимка, громче, не шепчи… Кто услышит?.. Царица небесная!.. Поняла, все поняла!.. Приедем… Телеграммой, поняла… А как?.. Разъединили… – Марфа отстранила трубку от уха и показала ее внучкам. – Разъединили, ироды.

Положила трубку на рычажки, подошла к дивану, села, уставилась на противоположную стенку. Молчит и точно в трансе пребывает.

Внучки, как в детстве, примостились к Баме: Таня под одну руку, Соня под другую, Маня, коленки бабушки раздвигая, ужиком скручивается. Что происходит?

– Свершилось! – наконец говорит Бама. – Анфиса Ивановна, ваша воля, вашими молитвами!

– Анфиса Ивановна – это кто? – спросила Соня.

– Кажется, какая-то наша пра-пра из Сибири, – ответила Маня.

– Вроде, моей бабушки Нюрани мама. Так, Бама? – спросила Таня.

– «Кажется» да «вроде», – покачала головой Бама. – Мой грех, корней своих не ведаете. Дык кто бы интересовался! «Куба, любовь моя»!

Это было лет десять назад, семь или пять… Значительные, нервные события у Марфы спрессовались, утрамбовав каждодневные хлопоты. Внучки в третьем или в четвертом классе. Выступление на школьном концерте. Внучки – «барбудос» – кубинские революционеры. Им позарез требуются брюки цвета «хаки» (грязно-рыжий), клетчатые рубахи и, самое главное, коричневые береты, при надевании лихо спущенные на одно ухо. В таком и только таком виде они должны петь со сцены «Куба, любовь моя». Все жилы из бабушки вытянули, но она им справила-таки наряд «барбудос». Марьяна потом говорила, что в переводе с испанского «барбудос» – значит «бородачи», от «барба» – «борода». Марфа тогда перекрестилась: хоть бороды эти чумовые девки не нацепили.

– Кака Куба, когда ваше происхождение за Уралом? – спросила Бама внучек, которые давно забыли про «барбудос». – Сибирь – любовь моя! Вот какие песни следовало петь! И то в оправдание: в Погорелове ни с кем переписки не поддерживаю. Катя, сестра Параси, уехала аж в Узбекистан, куда ее дети подались, внуков нянчит. Парася – мать Василия и Егорки, моя задушевная любимая сестричка…

– Бама, ты плачешь? Бама, ты никогда не плачешь, – испугалась Соня.

– Бама, мы сейчас с твоей помощью нарисуем генеалогическое дерево и всех своих предков выучим наизусть! – пообещала Маня.