Слава богу, есть еще Инесса, и она еще не старая. Вот встретились глазами, и в глазах у нее — понимание. Главой семьи будет она, пока не вырастут внуки. Тем более, невестка под стать сыну. Домовитое, честное, верное мужу ничтожество. Что может эта пара? Только одно — существовать в мире, который строят для них другие. А сами строить ничего не могут. Дай Господь, чтобы, пока не подрастут внуки, хранила бы Высшая сила мир от войн, катаклизмов и бед… Трое внуков, и какие разные… Улыбаясь, Василий Игнатьевич попытался поднять руку для благословения. И не смог — рука упала, не поднявшись. Тело изменяло, плеснул темный ужас… Но ведь тело уже и не нужно…

Отец Мариано помог, незаметно поддержал под локоть. Василий пытался говорить. Язык словно заморожен лидекоином — Василий Игнатьевич не чувствовал ни губ, ни языка. Хорошо хоть, можно улыбнуться. И можно шептать. Тихо шептать, без голоса.

С улыбкой благословлял старик внуков. Благословлял на жизнь и на возвращение в Россию. 20-летний Владимир… Ему на Россию плевать. Гордое имя, а характер… Характер — почти что в отца. Дай Бог прожить не подонком; дай Бог не сломаться, не превратиться в двуногую медузу.

Анна, ей 19. Веселая кокетка, хорошая, добрая девочка… Нет, правда, хорошая девочка, всем всегда хочет добра. Вот и сейчас — подбородок дрожит, жалко деда… но и страшно лишаться его. Дед всегда и все решал. За всех. Анна не виновата, что она — не более чем добрая девочка. Не всем же быть Инессами Мендоза… Благословил на жизнь. Этой вернуться в Россию — незачем. Привезут — сможет жить и там, почему нет… Но только если привезут другие.

Василий младше сестры на год. Поскребыш. Крепкий, самостоятельный, очень себе на уме. Плотно сжатый волевой рот. Добр, любит книги, любит лес. И силен, настойчив, деловит. Сколько дней подряд он искал инкунабулу доктора Марафета? Кажется, больше недели… Этот — в русскую линию… И Россию он всегда хотел увидеть.

В третий раз поднималась рука. Внук наклонился, и дед осенял его лицо мелкими крестиками, шептал про долгую жизнь, про счастье… и про возвращение, про Петербург, про каменные набережные. И про кусочек пергамента, про удивительную тайну, бросившую тень на их семью.

— Он вернется в Россию.

Инесса произнесла это громко и ясно, своим красивым, звучным голосом. Отца Мариано передернуло. Впрочем, он был очень занят… Вот священник внимательно вгляделся в Василия. Лицо его приобрело вдруг особенно серьезное, даже торжественное выражение.

— Не забывайте, мы с вами еще встретимся, — сказал отец Мариано и взял Василия за руку. Василий без слов закивал — он тоже хотел встретиться с Мариано…

Они встретятся и там договорят. Игнасио опять залился слезами, уткнул длинный нос в огромный носовой платок. Не очень заботясь о дипломатичности, Инесса выпроводила всех. Так было договорено давно. Закрыла за Игнатием дверь, села с другой стороны, взяла другую руку мужа. Отца Мариано передернуло второй раз. Но ему пришлось смирить гордыню и провожать Базилио, молиться за него вместе с его женой-ведьмой.

А сам Василий был уже не здесь. Василий уже уходил, и гасли глаза, и рука уже не держала руку отца Мариано, а свободно лежала, захваченная этой рукой. Инесса чувствовала, как остывает рука, а Базилио не чувствовал горячих капель на коже.

Умирал человек, не так уж много сделавший в этом мире. Ну, сын и трое внуков… Да, хорошо… Но ничего чрезвычайного, ведь верно?..

Отец Мариано молился. Инесса молилась. Он был уже совсем не здесь. Что видел он сейчас, что было перед его останавливающимися глазами — какой-то совсем иной мир? Или все же наш, и тогда… что? Хрип артиллерии, залитая человеческой кровью красная земля? Тихий вечер на веранде дома, побывавшего в Финляндии? Каменное кружево родного города? Мать и отец? Тихие лимонные рощи, розовое зарево заката и девушка, идущая рядом с ним? Отец Хосе в развалинах церкви?

Уходил из нашего мира, двигался куда-то, исчезал старый человек с мягким, очень добрым лицом. С лицом, наводящим на мысль о целлулоидных зайцах, плюшевых медведях, роговых очках, книжках с огромными картинками — про снежную лошадь, про серого волка, про попугая и обезьяну… Патриархальный русско-испанский дедушка, от которого словно исходил смешанный запах бензина, книжных корешков и кофе со сдобными ванильными булочками.

Умирал убийца, не помнивший точно, сто или сто двадцать зарубок должно быть на прикладе его винтовки.

Уходил заурядный, очень обычный человек. Человек, которого необычайное, вставшее на голову время вбрасывало в необычайные события, вело к невероятным приключениям… А он делал все от него зависящее, чтобы не было никаких приключений. Чтобы остаться просто геологом, просто обычным человеком.

В другой мир уходил бич Божий, орудие Господнего гнева, избранник Божий для суда над нечестивыми.

Остывали руки, слабело дыхание… и вдруг шевельнулись, задвигались губы. Умирающий что-то сказал… Вернее, только шевельнул губами. Отец Мариано и Инесса быстро придвинулись и едва не столкнулись лбами.

Отец Мариано содрогнулся и поджался.

— Спасибо, Господи… — как будто выдохнул Базилио.

Инесса молилась вполголоса. Мариано — громко. Каждый знал, за что «спасибо», но знал — разное.

— Мне опять было видение, ребята. Время настало. Если вещь будет найдена, это произойдет в этом году. И боюсь, что ехать придется именно тебе, Базиль, — так говорила бабушка Инесса, и ее слова очень по-разному звучали для отца и сына, для Игнатия и Василия Курбатовых.

Для Игнатия — тоскливо, чуть ли не похоронным маршем. Так хорошо, спокойно все устроилось! Разумный распорядок дня, по субботам преферанс у Каррасонов, хорошие отношения с алькальдом…

Для Василия слова бабушки прозвучали скорее набатом.

— А ты уверена, что ехать мне? — единственное, что спросил Василий замирающим голосом. Вдруг лучше будет ехать самой бабушке…

— Но ведь я очень ясно тебя видела, милый… Ты сидел в большом кабинете на даче, под Петербургом. И, насколько я поняла, напротив тебя сидел твой брат… Твой русский брат, внук брата твоего деда, Александра… И, по-моему, вы как раз обсуждали эту вещь, это удивительное кольцо… Эта вещь лежала между вами, на пепельнице из светлого камня… А вы как раз говорили, что будете с нею делать. Я не настолько хорошо владею русским, чтобы понять вашу речь. Так что едешь ты, Базиль, тут нет сомнений…

— Ты думаешь, надо сейчас… — начал Игнатий.

— Но Базиль с братом сидели в одних рубашках, а окно было совсем открыто; и в окне торчали зеленые листья… Лето наступает, Игнасио, и, насколько мне известно, в году бывает только одно лето! А я точно знаю, что если дело будет сделано, то именно в этом году! Игнасио, перестань трусить и тянуть резину, я этого терпеть не могу! Твой отец так никогда не делал!

Спорить с Инессой всегда было очень непростым занятием. Впрочем, у Василия такого соблазна и не было. Вот узнать бы у нее побольше… Он знал по опыту, что нужно задавать вопросы. Самой рассказывать не полагается, разве что в самом общем виде. Вот если спрашивать, тогда она ответит…