— Я ведь обещала тебя покормить.

Льюис смотрел на нее, прислонившись к стене конторы. Она расстелила на капоте скатерть и выкладывала на нее из корзинки хлеб, сыр и ставила бутылки с лимонадом.

— Ты настолько вредный, как мне кажется, что на пикник тебя не вытянешь. Я уверена, что у этого маленького человечка есть более серьезные дела, чем шпионить за тобой. Проверять, не утащил ли кто-нибудь гравий, например, или что-то в этом роде.

Появление Тамсин для него все больше и больше напоминало визит пришельца с другой планеты. Она поражала его своей жизнерадостностью, своей уверенностью, и он завидовал ей. Он не задумывался над тем, как ей живется и почему он вызывает у нее интерес, он просто радовался возможности смотреть на нее, совершенно не чувствуя, что имеет к ней какое-то отношение. А ему этого очень бы хотелось. Только он не знал, что для этого надо сделать.

— Чем вы обычно занимаетесь?

Она удивленно подняла на него глаза.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, ты и большинство людей. Просто сидите дома? Да?

— Я пытаюсь как-то развлечься.

— То есть?

— Льюис… Господи, ну, я не знаю. Навещаю друзей. Выезжаю в город. Там бывают приемы. Иногда театры и всякие благотворительные мероприятия. Ну, ты сам знаешь.

Он этого не знал, да и каким образом, собственно, он мог об этом узнать, сидя в тюрьме Брикстон? Он едва слышал об Элвисе и понятия не имел, что люди обычно делают и куда они ходят. В этом у него были огромные пробелы. Он не понимал, действительно ли она настолько безразлична к собственной жизни, что искренне удивилась, когда ее спросили о том, чем она занимается, или же это было притворство и на самом деле она уже точно определила свое место в обществе. Она протянула ему бутерброд, и он сел с ним под стеной, а она устроилась на пассажирском сиденье «остина», потягивая мелкими глоточками свой лимонад.

Он не ел. Он смотрел, как она пьет, — и это вызывало у него восхищение, — как она сидит, и думал, что именно так и выглядят желанные девушки. Именно на таких девушках мужчины женятся и считают это большой удачей. Он не хотел быть для нее просто поводом проявить милосердие.

— Все то, чем ты занимаешься, — сказал он, — ты хотела бы делать это вместе со мной?

Ее спрашивали об этом такое количество раз, что ответила она без всякой задержки.

— Ты очень милый, но я не знаю, что по этому поводу скажет папа.

— Я спрошу у него, — сказал Льюис; ему казалось, что это удивительно просто, что именно так обычно и поступают в подобных случаях, и она рассмеялась.

— Не сомневаюсь!

Он шел к дому Кармайклов, но не напрямую, через лес, а вдоль дороги, чтобы подойти к нему как положено, и громко прошуршал по гравию, когда подходил к парадной двери. Он вспомнил, как он вместе с другими детьми катался по этому гравию на велосипеде, как им нравилось оставлять в нем глубокие колеи и буксовать, а Престон прогонял их, и им приходилось потом разравнивать все граблями. Дверь ему открыла Кит, и он снова не узнал ее, потому что продолжал помнить их всех детьми, и то, как она выглядела теперь, было для него необычно. При виде его она вся засветилась, и он почувствовал, как она ему рада. «Интересно, с чего бы это?», — подумал он.

— Привет!

— Привет, Кит. Твой отец дома?

— В библиотеке, — сказала она и исчезла в темноте холла, прежде чем он успел произнести еще что-либо.

Словно тень среди теней, она провела его за собой и постучала в дверь библиотеки.

— Пришел Льюис, — сказала она и ушла, бросив на него обиженный взгляд, и ему захотелось догнать ее и рассмешить.

Он вошел в библиотеку. Дики стоял возле письменного стола.

— Ну?..

Что ж, ничего с этим не поделаешь. Но, может быть, все-таки он не был окончательно отрезан от нормального мира, может быть, Дики поймет, что намерения у него добрые. В конце концов, он ведь дал ему работу. И Льюис продолжает вкалывать на него.

— Я хотел спросить у вас, я бы хотел узнать, могу ли я куда-нибудь пригласить Тамсин как-нибудь вечером?

Дики повернулся к Льюису лицом и сделал шаг в его направлении.

— Ты считаешь, что если ты в течение нескольких дней ничего не спалил, то уже можешь претендовать на роль кавалера моей дочери?

Такой ответ застиг Льюиса врасплох. Он задумался.

— Вероятно, нет, но я подумал, что ей бы это понравилось.

— Ты действительно думаешь, что ей это понравится?

— Да.

— Если ты вообразил, что в интересе Тамсин к тебе есть что-то, кроме жалости, — бескорыстной жалости, — то ты ошибаешься. Просто она добра к людям. Она и тебе помогла. Не переоценивай себя.

Наступило молчание.

— Наверное, вы правы, — сказал Льюис.

Снова тишина.

— А теперь не мог бы ты покинуть мой дом?

Кит пряталась за углом, когда он выходил из кабинета, но она была слишком рассержена, чтобы просто так дать ему уйти; поэтому она последовала за ним и догнала уже на подъездной аллее. Он продолжал идти, не глядя на нее, и она, поравнявшись с ним, пошла рядом.

— Почему ты позволил разговаривать с собой в таком тоне?

— Тебе не следовало подслушивать под дверью.

— И все-таки — почему?

— Потому что он прав, — сказал Льюис, все еще не поднимая на нее глаз.

Она видела, что он не хочет, чтобы она была рядом, и это было ужасно.

— Ничего он не прав! А ты, несмотря ни на что, должен быть доволен. Потому что Тамсин далеко не настолько очаровательная, какой хочет казаться.

Он остановился и посмотрел на нее, и она осознала, как выглядит в его глазах: готовая расплакаться серенькая девчонка, которая считает себя некрасивой. Да, она выглядела вовсе не так, как должна выглядеть настоящая девушка.

— Спрячь свои коготки, Кит, тебя это не касается.

Она осталась стоять на месте, а он пошел дальше. «Он не понимает, что причиняет мне боль, — подумала она. — Он делает это не нарочно».

Погода не давала ни малейшей передышки. Не было послабления жары, засухи; лето было пустым, в нем совсем не осталось цветов, только пыль, убранные поля и тусклая зелень леса. Приближалась годовщина гибели Элизабет.

Он был возле реки. Он постоянно оказывался здесь. Низкое небо было закрыто белыми давящими облаками, ему на руку упала крупная капля дождя, и это ощущение — как она упала, а потом медленно стекла вниз, — было отвратительным. Вода была очень темной, и женщина в ней уже к этому времени была мертва, и это была не его мама, это была Элис. Она была мертва, но смотрела на него, а он по-прежнему не мог пошевелиться в этот жаркий день, и именно жара его и разбудила. Его разбудило удушливое тепло, и когда он действительно проснулся, его трясло, лицо было мокрым; он думал, что это пот, но все было не так — просто он плакал во сне. Он никогда не плакал, как другие, а только когда спал, и никогда потом не мог вспомнить своих ощущений после таких слез. Сейчас он уже не плакал, но ему было страшно.