Льюис смотрел на солонку и перечницу, стоявшие на маленькой серебряной подставке, смотрел на вазу из волнистого стекла, на гвоздики в этой вазе, на белую скатерть, на лежавшие поверх нее кружевные салфетки, на которых стояли столовые приборы. Он смотрел на серебряную корзинку для хлеба, на ее красивое плетение, на лежащую внутри салфетку, на подсвечники, на масленку из тонкого фарфора.

— На следующей неделе я буду очень занят на работе. Мы собираем там всех начальников отделений, слишком много времени будет уходить на то, чтобы всю неделю ездить туда и обратно. Поэтому я останусь на той квартире до четверга или до пятницы. Вы тут без меня справитесь?

Джилберт взял в руку бутылку красного вина. Он налил себе и Элис, после чего его рука с бутылкой на мгновение замерла над столом, и Льюис почувствовал, что не может оторвать от нее глаз. Наконец и рука Джилберта, и бутылка двинулись в его сторону.

— Хороший мальчик. Молодец, — сказал Джилберт, наливая вино в бокал Льюиса.

В этот момент в воздухе как будто раздался щелчок, и Льюис услышал, как в нем от напряжения что-то лопается. В глазах у него помутилось, и когда он ударил по бутылке, она вдребезги разбилась о стену, а его отец едва успел поднять руки, чтобы закрыться от разлетающихся осколков стекла и брызг. Руки Льюиса обрушились на все эти изящные вещи, он чувствовал под ними хрупкость рассыпающегося фарфора и накрахмаленные складки материи. Он чувствовал, как от этого порыва звенит все его тело, разлетаются и падают предметы на столе, он видел, как Элис вся сжалась и начала пятиться от него, стараясь спрятаться… Потом он перевел дыхание, к нему вернулось нормальное зрение, и он наконец осознал, что делает.

Джилберт отреагировал быстро: он вскочил и закричал в слепой ярости, он чуть не плакал от бессилия, но Льюиса уже не было — он выскочил в сад через открытое за их спинами французское окно, — и кричать не имело смысла.

Джилберт снова сел, теперь они сидели за столом вдвоем, а потом Элис встала и начала собирать в ладонь осколки стекла.

— Зачем ему нужно было это делать? — сказал Джилберт слабым голосом. — Почему он это сделал? Может быть, у него не все в порядке с головой? А, Элис? — Он вопросительно посмотрел на нее, но она не подняла на него глаз. — Элис! — позвал он.

— Я не знаю, — ответила Элис, продолжая складывать в руку битое стекло.

Льюис не знал, как ему теперь возвращаться домой, но понимал, что должен туда вернуться. У него не было выбора, не было других возможностей, и он уже не помнил, какой у него был раньше план или почему он приехал домой. Были какие-то смутные проблески, намеки на решение, которое он принял, сидя в тюрьме, но теперь все это разрушилось и не подлежало восстановлению.

В лесу было сумрачно и душно, лучи солнца, прорвавшиеся сквозь листву, оставляли на земле светлые пятна, и Льюис продолжал идти, чувствуя, что успокаивается, и ожидая, пока успокоится настолько, что сможет никуда не двигаться. Он думал об Элис и о своем отце, ему хотелось взять нож и вырезать их из своего мозга. Он остановился. Ему казалось, что он видит нож, которым можно сделать это. Лезвие у него было широкое и короткое, и картинки того, как по живому вырезаются эти больные участки из его головы вставали перед его глазами очень явственно. Он и Элис. Откуда-то послышался шум воды: рядом была река. Она находилась где-то впереди, и он стал смотреть в ту сторону.

Деревья здесь росли не очень густо. Река, извиваясь, уходила вглубь леса, по берегам росли дубы и кусты папоротника, берег был невысоким и пологим. При виде воды мозг его замер, в нем зафиксировался только плавный изгиб реки, уходившей в лес через заросли папоротника, и неподвижность. Он пошел к ней. День был безветренный, и только здесь ощущался легкий ветерок; листья над его головой зашевелились, и на земле заплясали солнечные блики.

Там кто-то купался. Он видел голову с темными блестящими волосами, мелькали обнаженные руки. Ветерок внезапно замер, вернулась всевозрастающая жара. Льюис вглядывался в темные очертания головы над водой. Это была Кит.

Она, почувствовав чье-то присутствие, резко обернулась и вскрикнула, а он заметил, что плечи у нее тоже обнажены.

— Ой! Не смотри на меня!

Он не мог ничего увидеть: она вся была в воде, а он стоял на расстоянии десяти метров от берега. Он отвернулся.

— Я сейчас вылезу.

Он слышал, как она выходит из воды, слышал шлепанье босых ног, а потом наступила тишина. Он догадался, что она одевается.

— Я просто ненавижу эти воскресные обеды еп famille[14]а ты? — сказала она.

Он увидел разгромленный стол, себя, удирающего в сад через окно, и улыбнулся; все зловещие процессы у него в голове прекратились, и к нему вернулось спокойствие.

— Можно уже? — спросил он.

— Думаю, да.

Он обернулся. Она все еще была мокрой, платье было надето не полностью, она, изогнувшись, пыталась застегнуть его на спине. Ее волосы были влажными и блестящими.

— Ты сейчас похожа на выдренка.

— Ну, прости. В октябре мне исполнится шестнадцать. Швейцария, и все такое.

Она перестала застегивать платье и улыбнулась ему. Он подошел немного ближе.

— А той ночью все закончилось нормально? — спросила она с напускной небрежностью, и перед его глазами возникла картина: Кит, застыв, сидит рядом с ним на сиденье, он пытается управлять машиной, а Элис…

— Да, спасибо. А у тебя?

— Ну, ты же знаешь. Дело в том, что мой отец ненавидит меня. Как и твой — тебя, я думаю.

— У моего есть на то основания.

— Какие еще основания? Церковь, что ли, и все остальное?

— И все остальное.

Наступила тягостная пауза.

— Что?

Она смотрела на него и ждала. Она ждала, что он заговорит, а ему действительно необходимо было выговориться, рассказать ей что-то важное о себе.

— Иногда… — он пожал плечами, — у меня возникает такое чувство, что я из всего выпадаю, как будто весь мир находится где-то далеко от меня. И темнота. И я тоже темный. Еще совсем недавно я не знал, смогу ли вернуться оттуда… С тобой такого никогда не было?

Когда он произносил эти слова, его охватил страх. Кит пристально посмотрела на него.

— Конечно было, — сказала она, и он не сомневался, что она знает, о чем он говорит.

Этого было достаточно. Она больше ничего не сказала. Они прошли немного вперед. Река впереди них сужалась, а проход загораживали деревья. Льюис остановился, и Кит остановилась тоже. Он посмотрел на нее.

— А почему он должен тебя ненавидеть? Я имею в виду, твой отец.

— Он считает, что я отвратительная.

— А мне кажется, ты вполне нормальная, — сказал он и обрадовался, когда заметил, что ей это понравилось.