— Нашли время расселяться! У меня пять квартир в одном доме на оформлении! На котловане! А вы мне тут с комиссией в четыре тысячи, — возмущался мой замчик, на что я разумно заявляла.

— Быстро похвали человека. Нам повезло, но они (маклеры) — наше будущее. Они работают с настоящими живыми людьми.

— Раз ты добрая, то сама делай сделку.

— Да они сами сделают сделку, ты им только добро дай. — Утешала его я. Он давал добро, принимал деньги, возил чемоданы и вообще, делал все, что нужно. Он мог ворчать часами, но правда заключалась в том, что незаменимой тут на самом деле была только я, и он это понимал. А я за это понимание и умение успевать все, что я не отнесла к зоне моих обязанностей, я платила ему тридцать процентов от доходов фирмы.

— Мы похожи на загнанных лошадей, — сказал он мне как-то в конце ноября.

— Не спорю, — согласилась я, — а что делать?

— Ты хоть теоретически представляешь, сколько мы заработали?

— Смотря как считать. Если учесть весь ожидаемый план продаж декабря, то это одно…

— Да ладно, что там осталось-то уже? Считай то, что уже наше? С новостроек.

— А что такое?

— Я вчера переводил застройщикам с Новых Черемушек деньги за три последние квартиры. У нас на счету денег лежит около двухсот тысяч. Их надо обналичить и убрать, а то неровен час, кто спросит — а что это за денежки. Конец года, все-таки.

— Сколько? — задохнулась я.

— Двести штук остатков. Твоих там около ста тридцати. Ну и мне семьдесят, если ты не против.

— Я за… — зачарованно пробормотала я. У меня в депозитарии лежало семьдесят тысяч долларов. Кредит был выплачен полностью. Квартиру на Покровке Джонс нам вернул, мы запустили туда молдавских тружеников сверла и стамески, они делали нам косметический ремонт, так как после Джонсовой развеселой жизни квартира потеряла человеческий облик. Жалко было уничтожать следы еще папиных усилий по водворению уюта и тепла в доме, но что делать…. Там все устарело. А Джонс все годы жил, не сомневаясь, что после него все починят и залатают. У них в Штатах так все делают — перекрашивают и перестилают ковролин после каждых жильцов.

— До свидания. Рад был познакомиться. Прекрасный дом, — на вполне членораздельном русском сказал он мне на прощанье. Я с умилением проводила его до лифта. Что ни говори, а без его милых купюр я не продержалась бы эти абсурдные и невероятные три года. И вот я сижу двадцать третьего декабря две тысячи второго года в своем офисе на Белорусской, который разросся до формата четырех комнат и обзавелся вывеской и осознаю, что в моем ящичке в депозитарном хранилище завтра появится сумма в двести тысяч долларов. И она не последняя, что туда, вероятно, ляжет. То есть, я Ольга Николаевна Петрова — успешная богатая женщина.

— Обалдеть! — сказала я, когда мы с Алексом делили опечатанные банковские пачки, привезенные нами от черного обнальщика в банк. Было третье декабря, мы сидели в переговорной подвала депозитария и восторженно трещали счетной машинкой.

— Может, надо было брать доллары все? Что-то рублей как-то совсем много.

— Я помню, как мне говорил Руслан. Если деньги большие, разбей на равномерные части и храни. Треть — рубли, треть — доллары, а треть — евро. И не прогадаешь. Часть сохранить удастся.

— А может, купить квартиру?

— Тебе что, жить негде? — удивилась я, старательно трамбуя пачки в чемодане банковского сейфа.

— Да нет, не мне.

— А кому?

— Нам.

— Нам с тобой? Ты с ума сошел? У меня Руслан. И потом, ты же для меня дитя! — возмутилась я.

— Нет, ну ты раненая. Зачем всем этим деньгам тут куковать? Выкупим пару-тройку однушек на стадии котлована и потом перепродадим.

— Точно! — обрадовалась я. — Это лучше всего. И ненаказуемо, если продавать до регистрации квартир в собственность.

— Договорились. Процент тот же. Тридцать на семьдесят. Берем три квартиры. Завтра я их застолблю.

— Столби на средних этажах и с хорошим видом. — Мы вынули из чемоданов часть денег обратно.

— А я куплю себе хорошую машину, — вдруг решила я. — Сколько можно ездить на помойке.

— Только не спеши! — предупредил хорошо знающий мою порывистую натуру Алекс. Но его увещевания пролетели мимо моей головы, забитой другой мыслью. Я так привыкла за эти годы терпеть лишения и преодолевать препятствия, что совершенно не думала, что мое положение женщины с деньгами может доставить мне массу приятных минут. Я прикинула, что тысяч тридцати должно хватить на покупку машины моей мечты, от которой заткнется любой сноб и ненавистник женской независимости. Имелся в виду Руслан, конечно.

— Это безумие, — орал Алекс, вынужденный таскаться со мной по автосалонам весь следующий день. И еще один следующий тоже. К третьему дню метаний между работой и автомагазинами он уже смирился с моей дурацкой одержимостью и покорно ездил и рассказывал все, что он знает об импортном автопроме. Но мое сердце покорилось только искрящейся и сияющей черной, похожей на дельфина машине, большой и тонированной. Фольксваген — Пассат, огромный самолет, летящей по земле в бескрайнюю черноту ночи. Сильный и самоуверенный зверь, мчащийся по дикому лесу в поисках добычи. Все это великолепие стало в три минуты моим. За двадцать семь условных долларовых единиц. Поскольку я выложила деньги наличными, мне тут же оформили номера, добрый и толстый гаишник за сто лишних баксов не поленился сразу же выдать паспорт транспортного средства. А уж сигнализация, музыка и кучи искрящихся огней были в ней и так. Мой Боливар ушел на пенсию. Я отдалась этому плавному кораблю, в котором не было педали сцепления, не было коробки передач в моем однобоком понимании слова. Я утонула в ортопедическом кресле, я растворилась в велюре обивки, я погрузилась в волны музыки и покатила по улицам города. Алекс восхищенно присвистывал, глядя, как я лениво и вальяжно одним пальцем кручу руль, усиленный какой-то невероятной гидравликой.

— Вот оно — счастья, — шептала я.

— Да! Пожалуй, я тоже прикуплю себе что-нибудь подобное, пусть будет в жизни радость. — Алекс лукавил. Его прагматичный мужской мозг наверняка сначала затребует данных о соотношении цен на рынке, потом выберет наиболее рентабельные марки, произведет анализ, сравнит характеристики и остановится на такой же удобной, но вдвое дешевле стоящей корейской птице-синице. Она будет также искриться и переливаться, также лихо катиться по дорогам и это будет оправданный и разумный выбор. Ну и что? Зато мне нравится. Пассат. Что-то ветреное, страстное, несдержанное.

— Да… Подруга, ты в такой тачке смотришься просто паршиво! — вдруг все опошлил он.

— Что? Да как ты смеешь?

— Да кто же ездит в таких штуках, напялив на себя пуховик и ботинки-грязедавы.

— Да в них просто удобнее по стройкам ходить.

— Теперь ты по стройкам будешь ездить, а тебе через стекло кофий подавать. Купи шубу, что ли. А то не директор, а позорище лесное. И как я мог раньше не замечать? — продолжал опускать меня он и в итоге мы на первом же повороте с надписью «Меха» — ха-ха-ха — купили мне шубу на те три оставшиеся тысячи, что были с собой.