как бесполезное. В полном согласии с Кречмаром и Надольны я высказался против этого: прекращение помощи с нашей стороны, по всей вероятности, побудило бы и турок полностью отказаться от их позиций в Персии. В союзной стране они не смогли бы проводить реквизиции; а для оплаты наличными закупок у них просто не было средств. Вынудить же их сдать все занятые территории было равносильно полному разрыву между Халилом и немцами в Ираке, а также между обеими Ставками. Ведь, как я слышал собственными ушами, и в фантазиях Энвера Персия играла крупную роль в будущем генеральном наступлении. Вычеркивание ее из этого плана было бы воспринято как нарушение союзных обязательств.

Именно такие соображения, а не стратегические заставили меня прийти к этому мнению, с которым согласились в ОХЛ. Стратегически подтягивание корпуса из Персии на фронт по Тигру было бы верным. Наседающим русским было бы легко дать отпор и небольшими силами в приграничных горах. Однако оказывать давление на наших союзников указанным выше способом было бы тяжелой ошибкой.

Во время первого моего пребывания в Персии я нанес визит и командующему корпусом Али Ризе в Хамадане. После весьма серьезной беседы из-за его действий в отношении одного из германских офицеров, которого он вопреки договоренностям намерен был привлечь к ответу из-за мнимой его трусости перед лицом врага, мы расстались добрыми друзьями. В принципе он явно ценил немцев, с которыми познакомился во время продолжительной командировки в артиллерийском полку в Касселе. В завершение он подготовил для меня уникальный знак внимания: парад турецкой дивизии с германской артиллерией на персидской земле – перед германским генералом.

Поездка по красивому горному району, не считая затяжной и страшной песчаной бури, когда совершенно не было видимости, так что приходилось останавливаться, возымела бодрящее действие, и физически, и психологически, и я смог здесь ощутить себя словно после отпуска в Тироле.

Да и постоянные трения, в первую очередь с участием Надольны и Лёбена, тяжелый груз ответственности и всех забот – все это тоже в конце концов нес я, что вполне наглядно видно из следующего короткого рассказа.

В Багдаде люди непричастные почти не замечали войну. Общественная жизнь, на удивление, продолжалась, словно в мирное время: периодически – торжественные вечера, базар с последующим празднеством, германский прием у Халила, так что вопреки всем обыкновениям там показывались даже прекрасные дамы, были и скачки, а также парусная регата, затем торжественные приемы для всего света и лучших людей города по случаю дня рождения кайзера[426] и другие мероприятия. Для эмиссара Германской империи представительство было одной из важнейших обязанностей, и я обязан был должным образом обустроить это, так как располагал достаточно солидным фондом на данные нужды. То, что германский генерал считался важной птицей и теперь германская репутация полностью восстановлена, и здесь некоторым националистам из окружения Халила тоже было крайне неприятно.

Все это приходилось рассматривать со всей серьезностью. Но прежде чем я перейду к этому, следует коротко упомянуть еще одно событие, которое произвело на меня глубокое впечатление: визит в Вавилон. Он имел тем большее значение, что по этим развалинам нас лично водил знаменитый археолог. Профессор Кольдевей, который девятнадцать лет провел, извлекая на свет Божий строения времен Навуходоносора. И кто желал составить себе представление о высокой культуре той эпохи, отправлялся в музей с вавилонской коллекцией в Берлине[427]. Он поражал. Но все, чему там поражались, было еще накануне начала войны отправлено морским путем и спасено от англичан. Забегая вперед, должен отметить, что за сохранение этих научных достижений следовало поблагодарить меня. Когда турецкий фронт под Кутом рухнул, безалаберный германский консул[428] позабыл известить Кольдевея. В последний час я вспомнил о профессоре: отправленный в Вавилон автомобиль вечером накануне оставления Багдада повез его по окрестностям и отправил вместе с материалами в безопасное место.

Тем самым я оказался в последнем акте месопотамской драмы. С наступлением прохладного сезона деятельность английского командующего[429] оживилась. Наконец, этот кунктатор все же окончил приготовления к крупному наступлению.

При посещении Кута мне сразу стала ясна вся серьезность положения. После возвращения в Багдад я застал ведущиеся в полной тишине приготовления к вывозу германского имущества. Я пока что воздержался от вывоза германской колонии, чтобы не вызывать беспокойства населения.

В конце февраля разразилась буря, которая окончилась «славным» отступлением корпуса и потерей Багдада (11 марта 1917 г.). Противник имел слишком большое численное и материальное превосходство. Теперь сказались и весьма растянутые позиции турецкой 6-й армии: Али Риза не смог своевременно подтянуть силы из Персии. И только из-за медлительности в преследовании Мода удалось избежать полного разгрома турок. По этой же причине смог воссоединиться со своей армией и Али Риза. Германскую колонию я приказал вывозить, когда падение Багдада уже казалось неизбежным, а сам остался там, пока не выехал штаб армии. В качестве новой квартиры был избран Мосул. Туда отправился и я.

На второй день отступления случился следующий примечательный эпизод, весьма показательный для репутации немцев среди арабов. Я выехал напрямик на автомобиле только с двумя офицерами моего штаба. Перед горной грядой турецкая колонна остановилась. Ее командир настоятельно не советовал ехать дальше, ведь со склона холма будто бы только что раздавалась винтовочная стрельба, а другого пути не было. Что же делать? Далеко окрест никакой возможности разместиться, так что надо было дождаться, пока не освободят проход турецкие войска. Местные племена все еще считались очень ненадежными элементами. Будут ли они считать врагами и нас, немцев? Обычно это было арабам не свойственно. Рассчитывая на это, я приказал ехать дальше. Я приказал укрепить германский флаг на видном месте. Подъехав на расстояние выстрела, мы увидели, как выпрыгивают эти ребята и с громкими криками наводят винтовки. Я поднялся в вагоне и с достоинством отдал честь. И нас беспрепятственно пропустили через единственный путь по теснине. Однако я был очень рад, когда опасный участок пути остался позади.

На другой день я получил возможность осмотреть развалины Ашшура, некогда столицы великой Ассирийской империи, под руководством бывшего руководителя экспедиции в этом историческом месте Йордана. Очень интересно!

Пребывание в Мосуле превратилось в период постоянной нервотрепки и служебных разногласий. Подробности содержатся в моих отчетах в Верховное Главнокомандование.

Разумеется, поражение очень сильно на нас давило. Было ли это началом конца?

И все же случилось иначе, совсем иначе.

Я не верил своим глазам, когда в ответ на мой запрос о роспуске Иракской группы и отправке меня на какой-нибудь другой пост я прочитал: нет, группа и