по восходам и заходам солнца, чем по точному времени. Традиционно первой сменой считалась самая плодотворная ночная — с десяти вечера до шести утра, вторая обычно называлась утренней и длилась с шести утра до двух часов дня, а «вечерняя» — с двух до десяти. Этому порядку следовали и на плоте.

Пока похититель и похищенная опасливо сторонились друг друга, в атаку пошел Телиг, намертво прилипший к Алони, которая была ошарашена его натиском.

— Солнышко мое, пойми, я в это путешествие-то собрался лишь после того, как узнал, что ты тоже едешь! — убеждал он ее. — С первого взгляда, как тебя увидел, так и пропал. А ты почти всегда в тех же бригадах, что и я работала, так что я понял, что не безразличен тебе. Скажи, ну скажи, что я тебе нравлюсь!

Лысая макушка Телига посверкивала в лунном свете, борода забавно прыгала, а выражение лица было самым умилительным, но Алони никак не могла поверить, что он говорит всерьез — порой слава весельчака и балагура бывает некстати. И решиться сказать ухажеру, что в одних бригадах они работали только потому, что в них же работал Данк, девушка не смела. Но Телиг был довольно настойчив, работы ночью было меньше чем днем, ведь не нужно было работать с дымилками, так что времени для задушевных разговоров и песен под гитару у них было гораздо больше, чем у Вадима с Магдой.

Под тентом днем и на носу плота ночью часто велись увлекательные беседы. Люди рассказывали друг другу о своем пути к хогану, о детских воспоминаниях, о забавных случаях из местной жизни. Но если в такой компании оказывался Соров, то разговоры чаще всего крутились вокруг различных научных штук, послушать о которых было всем интересно.

Так случилось и через пару недель после отплытия, когда посреди ночи на носу плота собралась небольшая компания путешественников. Их голоса разбудили только что задремавшего Вадима, который, не желая пропустить что-то интересное, выбрался из спального мешка и присоединился к компании.

— Почему ты называешь лес зачарованным? Это же сказочная терминология. Ты ведь ученый, тебе должно быть не до сказок, — спросила Нанни, одна из девушек, возвращающихся в Ущелье.

— Наука — это всегда сказка, — удивился Соров. — Всегда. Если ученый ищет что-то, то на грани между фактом и чудом. Чудеса — лишь то, что пока не открыли или ученые. Когда откроют, это перестанет быть чудом. Вот ты оказалась на чужой планете. Более того, на Земле осталась твоя точная копия…

— Это я копия, а там осталась настоящая…

— Наукой это не доказано, — отрезал Соров. — А пока не доказано, можешь считать себя настоящей, а ее — копией. Впрочем, это не важно. Копия полная, значит, соответствие полное. Жизнь до перемещения у вас общая. А дальше начинаются расхождения — просто в силу разных жизненных ситуаций. Человек меняется под воздействием внешней среды. Более того, для большинства людей те, кто прошел через инопланетную жизнь, умнее тех, кто остался и никуда не перемещался...

— Хоган делает людей умнее? — восхищенно ахнул кто-то.

— Нет, вряд ли. Хоган дает возможность начать новую жизнь. Обрушивает на мозг человека массу разнообразных и новых понятий, пейзажей, ситуаций, людей. И мозг развивается. Образуются новые связи, отмирают устойчивые конструкции потока, который почти полностью перекрывает человеку возможность для развития. Так что разрушение панциря рутины, мешающей мозгу развиваться, и есть самый лучший и самый полезный эффект хогана.

— Ну, не скажи, здоровье тоже совсем нелишнее…

— Здоровье — это тот фундамент, та питательная среда, которая позволяет мозгу развиться.

— Глядя на наших лентяев, этого не скажешь, — задумчиво протянул Вадим.

— Да, это проблема. Их проблема. Их панцирь оказался слишком устойчивым, не дал пробиться росткам нового. Мозг же по сути своей чудовищно ленивое существо, которое всегда ищет возможности устроиться с максимальным комфортом и максимальной для себя безопасностью.

— Ничего себе безопасность! Лентяев гибнет больше всего!

— Ага! Вот тут-то и фокус. Ленивый мозг, обросший панцирем, уже не может охранять тело. И гибнет вместе с ним.

— Сказки! Ты хотел рассказать о сказках, — напомнила Нанни.

— Да я уже сказал… Вот посмотри… Родился человек. Его кругозор мал. Он видит незнакомые предметы, лица, чувствует незнакомые запахи, ощущает вкус, трогает вещи и людей… Получает информацию. И его кругозор растет. Уже не с булавочную головку, а с горошину. Человек учится говорить, учится читать, узнает о странах и космосе, музыке и стихах, ботанике и черчении… Его кругозор к концу школы уже не горошина, а яблоко. У кого-то выщербленное, у кого-то ровное, но уже довольно большое. Закончил вуз, яблоко еще чуть выросло, но, скорее всего, лишь в одну сторону, часто в ущерб другой, например, разрослись точные науки в ущерб гуманитарным или наоборот, химия в ущерб ботанике, экономика в ущерб астрономии и так далее. Плюс человек уже наработал свои собственные представления о формах существования в этом мире. А дальше он может остановиться на этом, замерев в форме вот такой кривой груши. Все самое важное для выживания в этом мире он уже получил. Тогда он выбирает для себя максимально комфортные условия. Если у него сильно любопытство, то он продолжает расти, становится хорошим специалистом — стремится заполнить недостающие знания, превращаясь либо в шар, либо в шип.

— Как это?

— Шар — это специалист, который знает понемногу об очень многом, его называют энциклопедистом. Или дилетантом широкого профиля, — усмехнулся Соров. — Шип, наоборот, сосредоточивается на какой-то теме, но зато бурит ее гораздо дальше и глубже. Таких называют специалистами узкого профиля. Но и большой шар, и длинный шип, всегда бывают крайне любопытными, просто один рассеивает свое внимание на всем подряд, а второй — только на том, что позволяет углубиться в изучаемую задачу.

— Ты, значит, шар?

— Да, типичный представитель шара, настоящий полноценный дилетант широкого профиля, — Вениамин с улыбкой развел руки в стороны. — Это не личный выбор, а стечение обстоятельств и учителей, подсказывающих, в какую форму тебе лучше превратиться с учетом присущего тебе любопытства. Вот, Данк, например, жил себе отличным шипом на Земле, а попал сюда и начал уже преображаться в шарик, пока похожий на грушу — не ту, что была в начале, а большую, не фрукт, а боксерская груша, — но уже приобретающий пухлые очертания.

Вадим от неожиданности пощупал свой живот и похлопал