Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Спасибо, Кейт. — Он имел в виду помощь, а не сомнительный комплимент.
Ее голос тоже смягчился:
— Ты сообщишь мне, если будут проблемы, ладно, Дэвид?
— Всенепременно.
— Я сказала тебе, брось. Я тебе позвоню.
— Спасибо.
Эш повесил трубку. Рука все еще лежала на телефоне, и он несколько секунд бессмысленно смотрел на него. Потом снова снял трубку и набрал другой номер. На другом конце ответила Грейс Локвуд.
Грейс вошла в пустой класс и подошла к столу, за которым раньше сидел учитель. Она положила на стол ключи и задумчиво провела рукой по поверхности, ощупывая царапины и зазубрины. В дерево впитались десятилетия учебы; стены вокруг когда-то отражали оживленный шум детей, их песни, даже их молчание. На доске еще оставалась полустертая надпись мелом, и Грейс улыбнулась, прочтя строчки стихотворения, которое сама она с одноклассниками разучивала на этом самом месте столько лет назад. Ее обрадовало, что прежние традиции сохранялись здесь — по крайней мере, пока школу не закрыли; это создавало какое-то чувство уверенности в этом быстро изменяющемся мире, где игру в классы заменило «Нинтендо», а вместо дешевых мультиков появились фильмы со спецэффектами. Грейс прочла про себя строчки:
Три крысенка в черных шляпках,
Три утенка в белых тапках,
Три щенка в цветных жилетках,
Три котенка в ...
Странно! Столько лет прошло, а она определенно помнит эти незатейливые строки. Они обычно пели их хором, и их хорошо знал Тимми Норрис. Он знал все стишки и все церковные гимны, знал их все наизусть.
Ее лицо погрустнело. Тимми так и не научился ничему другому, ничему более взрослому. Он не научился ничему новому с тех пор, как ему стукнуло шесть лет. Грейс выдвинула от стола стул и села лицом к партам, словно была учительницей.
— В вуалетках, — вслух произнесла она. — Три котенка в вуалетках.
Ее тихие слова будто повисли в воздухе.
В классе было жарко, солнце лилось через высокие незанавешенные окна. В детстве весной и летом окна всегда широко распахивали, вспомнилось Грейс, иначе в солнечные дни здесь было бы невыносимо.
Она посмотрела на часы. Скоро придет Дэвид. Его голос по телефону казался встревоженным. Однако дело было не только в голосе — Эш хорошо скрывал свои чувства, — но ей передалась его тревога. Странно, как легко она определила его настроение. Она едва знает Эша и все же... И все же знает его мысли. Конечно, она не могла точно сказать, о чем он думает, что собирается сказать, но она откликалась на его мысли и интуитивно чувствовала себя рядом. И чувствовала, что то же самое происходит с ним.
Грейс посмотрела на средний ряд — на вторую парту. Здесь она сидела, пока не уехала. Те дни тоже казались неизменно солнечными. Но это всего лишь иллюзия детских воспоминаний, когда лето представлялось долгим и жарким, а на Рождество обязательно лежал снег. На самом деле все было не так. Здесь, в Слите, было не так. Бывало и по-другому.
Грейс поежилась. И сама не поняла, почему. Что-то обеспокоило ее — какая-то мысль, какое-то воспоминание, что-то на периферии сознания. Она закрыла глаза, чтобы поймать эту мысль, но ощутила только замешательство. Замешательство... и глубокий страх.
На ее закрытые глаза упала тень, и Грейс быстро открыла их. В классе никого не было. И на небе не было ни облачка. Грейс беспокойно осмотрела комнату. Солнце за стеклом светило до рези в глазах, но в классе было почему-то сумрачно. Она отодвинула стул, собираясь встать.
Но тут до нее донеслись голоса. Она не услышала их, они звучали у нее в голове — слабые, отдаленные звуки, скорее принадлежавшие ее воображению, чем физически ощутимой реальности. Грейс опустилась обратно и снова закрыла глаза.
И опять какая-то тень упала на ее веки, что-то загородило от нее солнечный свет; но как только она открыла глаза, все исчезло.
Голоса приблизились — они были у нее в голове, но стали ближе.И Грейс поняла, что это детские голоса.
Она покачнулась на стуле и уронила голову на грудь, но тут же подняла снова. Дети пели, и, слушая слова этой песни — слова, звучавшие только в ее воображении, — она узнала их. Это были строчки из гимна, который они часто пели в школе. В этом самом классе. Когда она сама была девочкой.
Танцуйте все, сказал он,
Я танцев всех владыка.
Дети пели, и она повторяла их слова.
Я поведу вас в танце
От мала до велика!..
Громче. Теперь она в самом деле слышала их. Голоса звучали уже не у нее в голове, они исходили от парт, от стен, из самого воздуха. Она повторяла вместе с ними, и ее голос так же повышался.
Меня секли, раздели,
Крест мой был высок...
Чистые детские голоса звучали наяву, они были в этом классе, и ее ресницы заблестели под лучами высоко поднявшегося солнца, из-под закрытых век выступили слезы. Грейс вспомнила слова, словно пела это гимн только вчера:
...Чтобы там я умер,
Гол и одинок.
Звучание гимна приобрело более мрачную тональность. Голоса продолжали петь, но уже не были такими чистыми и такими молодыми. В них слышалась угрюмая пустота.
Но в пятницу внезапно
Покрылось небо мглой.
Голоса стали глубже, совсем не детские.
Трудно танцевать
С чертом за спиной!..
Пели уже взрослые.
...Но знайте: я — танец,
И снова кружусь!
— Грейс?
Она подскочила на стуле, машинально схватившись за грудь.
В дверях стоял Давид Эш, его лицо казалось бледным в солнечных лучах.
* * *
Ей не хотелось оставаться в школе, и они вышли и сели в его машину. Окна в машине были широко открыть, чтобы принести хоть какую-то прохладу в эту удушливую жару, которая постепенно становилась гнетущей. Над травой образовалась дымка, и казалось, что поверхность дороги дрожит. Вдали виднелась башня церкви, выглядывающая из-за верхушек деревьев; небо позади нее казалось почти что выбеленным.
— Что там произошло? — спросил Эш, повернувшись к Грейс и положив руку на руль.
— Я задумалась о гимне, который в детстве мы обычно пели в школе.
— Я слышал, как вы произносите слова.
Она порылась в маленькой коричневой кожаной сумочке, лежавшей на коленях.
— И вы тоже слышали голоса?
— Да, слышал. И это был тот же самый гимн, что я слышал перед тем, как встретился с вами у церкви два дня назад. О котором говорил вам.