Иными словами, ученики в коридоре ведут себя нормально. И с каждым новым столкновением я чувствую себя все менее и менее напряженной.

– Ты и правда станешь утверждать, что не знаешь?

– Не знаю чего?

Флинт пристально смотрит на меня, я на него, он качает головой и удивленно поднимает брови:

– Неважно. Я ошибся.

В том, как он это говорит, есть нечто такое, от чего мне становится не по себе. Так же я чувствовала себя, когда увидела, что Джексон и Лия находятся на морозе без курток.

И тогда, когда Флинт упал с дерева и отделался всего парой синяков.

И тогда, когда Лия читала в библиотеке речитатив на аккадском языке и не поняла, о чем я, когда я заговорила о языках коренных народов Аляски.

– Я не дура и понимаю, что здесь что-то не так, хотя пока и не знаю всей правды.

Сейчас я впервые признала, что у меня есть подозрения – прежде я не признавалась в этом даже самой себе, – и я рада, что могу облечь их в слова, не дав им и дальше отравлять себя.

– В самом деле понимаешь? – Флинт вдруг подходит ко мне вплотную, его тело оказывается всего в нескольких дюймах от моего. – В самом деле?

Я не отхожу назад, несмотря на отчаянность, внезапно зазвучавшую в его голосе.

– В самом деле. А теперь расскажи мне, в чем тут суть.

Проходит минута, и, когда он прерывает молчание, тревога в его голосе уже не звучит. Как и все остальное, что только что чувствовалось в его тоне, – впечатление такое, будто предостережения, которое я только что слышала своими ушами, не было вообще. Осталась только всегдашняя подчеркнутая медлительность его речи – такая же неотъемлемая черта Флинта, как крепкие мускулы и янтарные глаза.

– Тогда это будет неинтересно.

– Странное у тебя понятие об интересном.

– Настолько странное, что ты себе даже не представляешь. – Он шевелит бровями. – Ну, так что же у тебя на уме?

Я воззряюсь на него:

– Ты когда-нибудь заканчиваешь разговор, не начав тут же другого?

– Никогда. Это часть моего шарма.

– Да, повторяй это себе почаще.

– Само собой. – Он проходит со мной еще несколько футов, пританцовывая под какой-то мотивчик, звучащий только в его голове. – Куда ты сейчас? Если в класс, то все классы находятся с другой стороны.

– Мне надо подняться в мою комнату и одеться потеплее. Сейчас у меня изобразительное искусство, и если я выйду из замка, не утеплившись, то заледенею.

– Погоди. – Он останавливается как вкопанный. – Разве тебе не рассказали о туннелях?

– О каких туннелях? – Я смотрю на него с подозрением. – Ты что, опять разыгрываешь меня?

– Нет, клянусь. У нас тут есть целая сеть туннелей, идущих под школой и выводящих к флигелям, где проводятся уроки.

– Ты серьезно? Это же Аляска, вечная мерзлота, как тут смогли прокопать туннели?

– Не знаю. Как бурят вечную мерзлоту? К тому же кроме зимы есть еще и лето. – Он смотрит на меня честными глазами. – Даю слово. Туннели действительно существуют. Поверить не могу, что всемогущий Джексон Вега забыл рассказать тебе о них.

– Ты дурачишь меня? Теперь ты решил взяться за Джексона?

– Конечно, нет. Я просто хочу заметить, что это я рассказал тебе о туннелях и не дал отморозить какие-то из важных частей твоей анатомии. А он так ничего тебе и не сказал, послав тебя на жестокий-жестокий зимний мороз.

– Сейчас осень. Мы что, всегда будем скатываться к вот такому, когда речь пойдет о Джексоне?

Он с невинным видом всплескивает руками:

– По мне, так мы вообще можем не говорить о Джексоне.

– Забавное утверждение, если учесть, что ты сам то и дело заговариваешь о нем.

– Честное слово, это потому, что я беспокоюсь о тебе. У Джексона куча заморочек, Грейс. Тебе надо держаться от него подальше.

– Как интересно! Он то же самое говорит о тебе.

– Тебе вовсе не обязательно его слушать. – Он состраивает гадливую гримасу.

– А мне не обязательно слушать тебя. – Я хитро улыбаюсь. – Ты же понимаешь, какая передо мной встала дилемма, не так ли?

– О-о. Оказывается, у Новенькой есть острые коготки. Мне это нравится.

Я закатываю глаза:

– Ты тот еще фрукт. Ты же знаешь это, верно?

– Знаю ли я? Еще бы.

Я не могу удержаться от смеха, когда он скорчивает дурацкую гримасу, скосив глаза к носу и высунув язык.

– Ну так как, ты покажешь эти туннели или мне изобразить снежного человека?

– Конечно, покажу. Пойдем.

Он берет меня за руку и вдруг поворачивает налево в узкий коридор, который я бы вряд ли заметила, если бы он меня туда не втащил.

Коридор длинен, извилист и идет вниз так полого, что я только через минуту замечаю, что мы спускаемся. Флинт крепко держит меня за руку; по дороге мы встречаем двух других учеников, идущих нам навстречу.

Проход так узок, что и мы, и они вынуждены пройти мимо друг друга боком.

– Сколько нам еще идти? – спрашиваю я, когда мы перестаем спускаться и начинаем снова идти нормально. Если не считать того, что потолок становится все ниже. Если эта тенденция продолжится, то скоро нам придется идти согнувшись, как внутри египетских пирамид.

– Еще минуту до входа в туннель и пять минут до изостудии.

– А, ну хорошо. – Я достаю телефон, чтобы посмотреть, как у нас дела со временем – осталось семь минут, – и вижу, что Джексон прислал мне два сообщения. Первое – это просто цепочка вопросительных знаков, видимо, призванная напомнить мне о моем расписании. А второе – это начало анекдота.

Джексон: Что сказал пират, когда ему исполнилось 80 лет?

О боже! Я создала чудовище. И мне это нравится.

Я отправляю ему смеющийся смайлик и цепочку моих собственных вопросительных знаков. А также копию моего расписания – не потому, что Джексон просил меня прислать ее, а для того, чтобы посмотреть, найдет ли он меня опять. Увидев, что оба мои сообщения отправлены, я сую телефон обратно в карман и пытаюсь убедить себя в том, что мне все равно, появится он или нет. Но это неправда, и я это понимаю.

Свет становится все более и более тусклым, и если бы сейчас рядом со мной был кто-нибудь, кроме Флинта (а также Джексона или Мэйси), мне бы стало не по себе. Не потому, что, на мой взгляд, здесь что-то не так, а потому, что я не могу не спрашивать себя: если такой жутью веет даже от коридора, который ведет к туннелям, то как же выглядят они сами?

– Ну, вот мы и пришли, – говорит наконец Флинт, когда мы доходим до старой деревянной двери. На ней установлена кнопочная панель, и при виде нее мои брови ползут вверх. За всю мою жизнь я не видела ничего несуразнее, чем эта кнопочная панель посреди этого затхлого пыльного коридора, да еще на двери, которой на вид не менее ста лет.