Тут главное — не дать охранникам схватиться за оружие. Поэтому, подъехав к будке на выезде, он поманил к себе часового, а когда тот подошел, взял его за куртку и от души приложил лбом о дверцу пикапа. В это же время Шишов метнулся в будку, где сидел второй часовой, и благополучно успокоил того. Путь был свободен. Они отодвинули нижнюю, тяжелую балку, подняли шлагбаум, затем, проехав, аккуратно вернули все на место.

— Ну, с богом! — махнул рукой командир, и пикап шустро запылил в сторону леса.

— Эх, — сказал Монастырев, — так и не удалось Берлин штурмом взять!

А вокруг поляны жертвоприношений произошло вот что. И люди Анхеля и рейнджеры Митчелла добрались туда почти одновременно, чуть позже начала всего действия, когда уже Миронов вышел на открытое пространство. Тут только главный бандит заметил, что в его воинстве не хватает одного человека. Проклятый кечуа ухитрился сбежать! «Ну попадись ты мне, — решил Анхель. — На кусочки порежу!»

Но сейчас было не до пропавшего индейца. На поляне происходило что-то такое, с чем он никогда не сталкивался. К столбу привязали двух странно одетых людей, мужчину и женщину, перед столбом выстроилась короткая шеренга не менее странно одетых юношей, а еще один, но уже взрослый, большой, с оружием в руках что-то им негромко говорил. Потом вдруг треснул выстрел, и сейчас же тот большой, отпрыгнув, дал длинную очередь как раз в ту сторону, где прятались бандиты! Нельзя было терять ни секунды!

— Огонь! — заорал Анхель и, падая, выстрелил первым. Подчиненные последовали примеру командира.

Но странное дело — заросли, находившиеся на противоположной стороне поляны, внезапно огрызнулись плотным автоматным огнем! Это рейнджеры капитана Митчелла, услышав, как бандитские пули рубят ветки над их головами, мгновенно залегли и открыли ответную стрельбу. Капитан даже не успел дать соответствующую команду.

Так они перестреливались с десяток секунд, а потом в мелодию автоматных очередей стали встраиваться одиночные ноты винтовочных выстрелов. Это штурмовики решили, что настал их черед повоевать, подобрали свое оружие и начали лупить в белый свет (то есть, конечно, в ночную тьму) как в копеечку.

А вскоре подоспела подмога из деревни и «веселье» разгорелось заново. У постороннего наблюдателя могло сложиться впечатление, что здесь воюет не менее батальона разъяренных солдат. Что примечательно, плотность лесного массива вокруг поляны была такова, что пули практически не доставали живые мишени. Случилось лишь несколько случайных ранений среди засевших в джунглях, да досталось штурмовикам, лежавшим на открытом пространстве. Одному пареньку прострелили бедро, он визжал и катался по земле от боли, второму задело плечо, но этот, сцепив зубы, терпел.

А вот их наставникам не повезло больше. В самом начале боя рядовой Макс Штюбе, в азарте забыв о своих немецких корнях, додумался швырнуть на поляну противопехотную гранату, и та упала как раз между лежащим герром Штробелем и все еще стоящим герром Пфайфелем. Их массивные тела послужили хорошей мишенью для осколков и благополучно укрыли представителей подрастающего поколения Нойдорфа. Так что бывший ефрейтор вермахта хотя бы смертью своей послужил продолжению рода немецких колонистов.

Бой с перерывами продолжался около часа. Потом, опомнившись, капитан Митчелл и Анхель приказали своим людям отступить в джунгли. А местные жители, выждав еще час, потихоньку выбрались на поляну и занялись своими убитыми и ранеными. Никто никого не преследовал, потому что неясно было, кого нужно преследовать и куда для этого бежать.

Атаучи и Михелю повезло больше всех. Индеец наконец немного пришел в себя, а может быть, переступил ту черту, за которой кончался страх. В ночной темноте, когда Анхель спал, а его подчиненные вели наблюдение за деревней, кечуа сумел распутать узел на веревке, которой был привязан к дереву, и тихо, по сантиметру, уползти в сторону. Он, затаившись в кустарнике, дождался ухода бандитов с места стоянки, а потом распрямился во весь рост.

И тут же наткнулся на связанного немца. Михель не мог заснуть, веревки, стягивающие руки, резали кожу. Донимали мысли о том, что может происходить в деревне. А вдруг эти люди, которые связали его, не такие уж и добрые? А если они, сделав свои дела, не придут развязать его? Он так и останется лежать тут, пока ночные животные джунглей не прикончат бедного пожилого уроженца Потсдама?

Индеец, обретший новую жизнь, решил, что если он стал свободен, то должен помочь другому попавшему в беду человеку. И развязал Михеля. Тот обрадовался освободителю, как любимому, давно не виденному брату, обнял его и, разминая затекшие ноги, потащил в охотничью хижину. Ведь надо еще было дать свободу старине Людвигу!

Пока в окрестностях Нойдорфа происходили вышеописанные военные действия, странная парочка добралась-таки до места, где старина Людвиг спокойно дрых на лежанке, в ожидании, когда придет кто-нибудь и наконец снимет с рук и ног чертовы телефонные провода.

После воссоединения два товарища решили, что это дело надо непременно отметить. Бандиты Анхеля, конечно, здорово похозяйничали в охотничьем домике. Съестные припасы и напитки были уничтожены. Но что же это за немец, если у него не припасено в секретном месте кое-что на случай неожиданного прихода гостей? Была такая заначка и в этом домике. И бочонок пива, и несколько бутылок корна и даже приличный кусок свиного окорока.

Поскольку заслуги индейца в освобождении двух немцев были несомненны, его тоже усадили за стол и налили стакан. О том, что проходившие тут вооруженные люди могут вернуться, думать не хотелось. Вскоре три товарища при свете керосиновой лампы сидели вместе и распевали какую-то застольную песню. Кечуа немецкого языка не знал, а потому только подвывал, стараясь попасть в такт. Ему было хорошо.

Пикап, проехавший мимо, на секунду остановился. Из кузова на веселящуюся компанию смотрели изумленные бойцы группы Миронова. Только сейчас Евгений вспомнил, что надо было остановиться раньше, после выезда из деревни, чтобы развязать Михеля. Но увидел его за столом и успокоился. По крайней мере, эти два жителя Нойдорфа не бегали сейчас по джунглям, стреляя неизвестно в кого.

— Поехали, — сказал он Лене. — Время уходит!

Сидни Лазароффа буквально раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, он был безумно рад тому, что его главные актеры вернулись наконец на пароход. С другой — в очень уж плохом состоянии были эти актеры, и неизвестно, сколько времени пройдет, прежде чем они вновь смогут играть. И смогут ли вообще?

Миронов вкратце рассказал ему о том, что случилось, опустив, конечно, кое-какие подробности, знать которые режиссеру совсем не полагалось. А в заключение сказал:

— Сидни, я преклоняюсь перед мудростью и прозорливостью ваших сценаристов! Клянусь, больше никогда не буду смеяться над глупостью голливудских фильмов.

И торжественно приложил руку к сердцу, как бы подтверждая эту клятву.