Наверное, с тех пор я и стала считать себя гением необладания.

Великим магистром красивых потерь.

А еще я считаю, что у меня идеальное, режиссерское чувство времени. Я всегда умела нащупать момент, когда необходимо уйти со сцены.

Обо всем этом я думала, глядя на мужчину, который безмятежно спал на моем диване. Его лицо казалось детским, и я боялась пошевелиться, потому что не хотела спугнуть этого внутреннего ребенка, доверчиво вынырнувшего на поверхность. Чувствовала ли я сожаление или счастье? Думала ли о будущем? Вряд ли.

Я почти ничего не знала об этом мужчине, кроме деталей, которые кажутся важными, когда в кого-то влюбляешься, но на самом деле не имеют к реальной жизни никакого отношения. Я даже не знала, каков он в усталости или гневе, как он представляет себе старость, мечтает ли о детях, видит ли роль женщины вспомогательной. Я отдавала себе отчет, что сделанное им – ошибка. С другой стороны, оставаться рядом с женщиной, которая использует вечернее платье в качестве способа унизить собеседника и проверяет его эсэмэски, потому что в ее контракте на любовь доверие не предусмотрено, – ошибка тоже. Почему-то, когда вырываешься из лап одной ошибки, начинает казаться, что вот сейчас ты наконец встал на «правильный» путь. А на самом деле перед тобою – миллион возможных выборов, миллион дорог, и попробуй тут не ошибись. Вероятность мала – даже если посмотреть с позиций голой статистики. Хотя когда речь идет о собственной жизни, о статистике всегда почему-то мгновенно забываешь, и весь расчет – на волшебство и счастливый случай. Хрестоматийный авось.

Мне вдруг вспомнился недавний разговор с Лерой о блаженной грусти ранней осени, о тех нескольких годах, когда, уже приметив первые морщинки, ты все же ощущаешь себя пока девчонкой, а не женщиной, и о некрофилии как любви к самому хрупкому из возможных человеческих состояний. Странно мы, люди, устроены – странно и смешно. Насколько желанно для нас конечное, то, что вот-вот упорхнет с ладони.

Я смотрела на спящего мужчину и думала, что этот уж точно упорхнет – нет-нет, не как возможная жертва, потенциальная «брошенка» думала, а как человек, и не думавший сложить ладони домиком в попытке защитить это счастье.

Мне предложили карточный домик – строить его интересно и весело, и даже не очень обидно, когда он в конце концов рассыпается – но только в том случае, если ты с самого начала понимаешь его суть.

Подумав, я прилегла рядом. Олег беспокойно зашевелился во сне и что-то пробормотал. От него пахло вином. Мой диван был слишком тесен для двоих.

Пришлось снова призвать на помощь «аргумент Скарлетт» – о целительной силе завтрашнего дня.

А сегодня я просто бессонно лежала рядом с ним и думала о любви.

И вот что надумала.

Настоящая любовь – это когда ты готов полюбить каждую черточку человека, включая его прошлые и будущие влюбленности, даже если тебе больше всего на свете хотелось бы, чтобы прошлые страдали, а будущих вообще не было, все равно, уметь любить и это тоже.

Я лежала рядом с ним, и все, что мне хотелось, – это поверить не просто в то, что счастье возможно в принципе (хотя и это сложно, если всю жизнь живешь по жестоким законам Москвы). А в то, что счастье возможно именно для таких, как я.

А под утро родилось стихотворение:

Юная Бовари ходит в баптистский храм,

Смешивает кофе и виски напополам —

В рамках приличий – не больше полсотни грамм.

Снятся ей и Содом, и полет по Эдемским садам.

Прячет фальшивый жемчуг в отцовский сейф,

Красит волосы в синий, убегает на рейв.

Юная Элоиз близорука, анорексично тонка.

Иногда по ночам ей страшно, что жизнь коротка,

Если в двадцать чувствуешь старость на кончике языка,

В какой же кромешный ад занесет к сорока?

Она убирает скрипку в старый футляр,

Протягивает двадцать баксов – мерси, Абеляр.

Юной Офелии в зеркале чудится бледная моль,

Она красит ресницы и налегает на алкоголь.

По субботам топит в ближайшем бассейне боль,

Ей хорошо даются и брасс, и кроль,

И баттерфляй, и особенно вольный стиль.

Проплывает не меньше пятнадцати полных миль.

Бовари говорит: выйду за Форбса, разорю его и сбегу

К Аполлону – он будет ждать на другом берегу.

Элоиз молчит, теребит серебряную серьгу.

Офелия говорит: брошу пить к тридцати годам,

Куплю себе дом у заросшего лилиями пруда.

Куантро пьется легко, как святая вода.

Пьют за светлое будущее, ночь до обидного коротка,

Бледнеет луна и созвездие Гончих Псов,

Они смеются, осушают рассвет в три неполных глотка,

А кто-то незримый равнодушно поглядывает с потолка

То на них, то на циферблат своих карманных часов.