На палубе тем временем продолжалось гуляние. Взобравшись на кухонный ящик, Юрий, насколько позволяла качка, плясал и пел русские народные песни. Когда дошла очередь до «Стеньки Разина», мы дружно подтянули. Затем на «эстраду» вышел Норман, он играл на губной гармонике «Там в долине» и другие ковбойские песни, а остальные подпевали. Италия представила на суд публики бравурные альпийские марши, Мексика – зажигательные революционные мелодии, Норвегия – мирные матросские песенки, Египет – причудливые горловые звуки и танец живота. Но первое место занял Чад; во-первых, Абдулла выступал с искренним увлечением, во-вторых, получился очень уж странный контраст между вечным плеском моря и барабанной дробью, которую выбивал на кастрюле африканец, напевая свои зажигательные родные мотивы.

Время от времени вахтенный поднимался на мостик, чтобы взглянуть на компас. Мы шли с попутным ветром прямо на запад, средняя скорость 50-60 морских миль, или около 100 километров в сутки. Первые шесть суток после островов Зеленого Мыса мы основательно помучились с затопленной кормой, пытаясь хоть как-то править составленными из обломков неуклюжими веслами. Здесь же, посередине океана, волны стали куда покладистее, и нам удалось наладить своего рода модус вивенди с окружающей нас стихией. Мы разрешали волнам бесплатно кататься на нашем прицепе, а течение с приличной скоростью несло и волны, и людей на запад.

Не один Карло тихо страдал, глядя на то, как хвост «Ра» одиноко торчит из моря за лодкой. В самом деле, обидно: была такая гордая золотая птица, а теперь – спереди лебедь, сзади лягушка. Ладно, сегодня праздник, будем держаться лебедя и пореже вспоминать о лягушке.

На закате мы составили шумовой оркестр из кухонной утвари Карло. «Ра» поскрипывала так деликатно, что наши изысканные инструменты легко заглушили кошачий концерт папирусных стеблей. Временно оставшись без посуды, Карло подал на ужин одни лишь русские черные сухари с медом. Они показались нам вкуснее любого торта, вот только очень уж твердые, прямо кокс. Я лихо управлялся с ними, вдруг что-то хрустнуло, и моя единственная коронка выскочила на папирусную палубу. Я мрачно потрогал кончиком языка противную дырочку.

– Плохой коммунистический хлеб! – поддел Норман нашего русского судового врача.

Юрий нагнулся, поднял обломившуюся коронку и внимательно ее рассмотрел.

– Плохой капиталистический зубной врач! – отпарировал он.

Под песни, музыку и смех наш праздник продолжался, пока бог Солнца не погрузился в море прямо по ходу своего морского тезки. Казалось, лучезарный шар зовет лебединую шею нашей «Ра» на запад, на запад! Великолепные лучи, краше всякого королевского венца, распластались диадемой в небе над горизонтом. Тропическое море пыталось имитировать северное сияние. Ослепительное золото, потом кровавый багрец, потом оранжевый, зеленый, фиолетовый цвета. Медленно небо стало чернеть, и так же медленно в пустоте, где исчезло царь-солнце, возникли мерцающие звезды. Его величество удалилось, и тотчас высыпали простолюдины, спеша последовать за ним на запад.

Удобно философствовать, лежа на открытой палубе, на пустых и полных бурдюках. Взгляд ни во что не упирается, ничто не нарушает и не тормозит ток мыслей. Позади чудесный день, мы плотно поели, посмеялись, повеселились, теперь хочется только любоваться созвездиями, пусть мысли отдыхают, текут непринужденно.

– Ты славный парень, Юрий, – сказал Норман. – В России много таких, как ты?

– Таких, как я, еще два наберется, – ответил Юрий. – Остальные будут получше. А у тебя в Америке остался хоть один приличный капиталист после того, как ты ушел с нами в рейс?

– Спасибо за комплимент, – сказал Норман. – Если я для тебя гожусь, то сколько приятных встреч у тебя будет, когда мы придем в Америку!

Завязалась мирная дискуссия о коммунизме и капитализме, антикоммунизме и антикапитализме, самодержавии и диктатуре масс, о том, какие материальные блага и свободы важнее и почему руководители не могут договориться, хотя рядовые граждане всех стран отлично ладят, когда им представляется случай ближе узнать друг друга. Кто породил движение хиппи в разных концах света – молодежь или родители, умрет оно или будет шириться вместе с развитием цивилизации, не следует ли считать это движение своего рода сигналом, что цивилизация, которую мы и наши отцы день и ночь лихорадочно воздвигаем, твердо веря в нее, будет забракована грядущими поколениями. Египтяне и шумеры, майя и инки сооружали пирамиды, бальзамировали мумии и считали, что идут по верному пути. Они отстаивали свои идеи пращой и луком со стрелами. Мы считаем, что они неверно понимали смысл жизни. Поэтому мы производим атомные ракеты и стремимся на Луну. Отстаиваем свою политику атомными бомбами и антиантиракетами. Теперь наши дети устраивают сидячие демонстрации протеста, навешивают на себя индейские броши, отращивают волосы и бренчат на гитаре. С помощью искусственных средств уходят от действительности, уходят в себя, а глубины собственной души больше глубин космоса.

Как не настроиться на философский лад, когда планктон и звезды те же, и мир тот же, каким он был задолго до того, как его увидел глаз человека, и миллиарды хлопотливых пальцев принялись его преображать. Когда вместе сидишь под звездами и знаешь, что вместе пойдешь ко дну или поплывешь дальше, терпимое отношение к взглядам другого дается куда легче, чем когда сидишь по разные стороны границы и, уткнув нос в газету или телеэкран, заглатываешь тщательно причесанные фразы.

На борту «Ра» ни разу не доходило до политических или религиозных перепалок. У каждого свои взгляды. Экипаж составлялся так, чтобы представлять крайние противоположности, да так оно и вышло, однако общее наименьшее кратное было не так уж мало. Найти его ничего не стоило. Может быть, это потому, что наша семерка мыслила себя как некое единство в противовес нашим соседям здесь, в океане, которые дышали жабрами и жили совсем другими интересами и чаяниями. Что ни говори, люди чертовски схожи между собой, пусть у одного нос с горбинкой, а у другого плоский.

В темноте раздался плеск, тяжелая рыба забилась о папирус и бамбук. Ликующий голос Жоржа возвестил, что он пронзил гарпуном полуметровую корифену. В свете его фонаря мы разглядели кальмаров, которые плыли за нами задом наперед, вытянув щупальца над головой. Они двигались энергичными рывками, прокачивая через себя воду. Вот именно, реактивное движение. Они его освоили, чтобы спасаться от преследователей. Освоили раньше нас.

Кашалоты, которые нас навещали, погружаются на тысячу метров, где давление достигает ста атмосфер, и там, в вечном мраке, они не бодают дно головой, потому что у них есть свой радар. Они освоили его раньше нас.

– Юрий, скажи, как атеист, может ли быть какой-нибудь смысл во всем том, что мерцает там, наверху, если там еще не побывали люди?

– При чем тут атеист? Просто я не верю во все эти церковные штучки.

– Во всяком случае у Дарвина нет расхождения с церковью в том, что солнце и луна, рыбы, птицы и обезьяны появились раньше нас. И когда наконец на сцену вышел человек, все уже было готово, нам теперь остается только ломать себе голову, как же все-таки устроена Вселенная и мы сами.