В сад позади гостиницы выходила пыльная веранда, где стоял массивный стол и несколько старых стульев, непригодных для использования в помещении. На следующий день Toy устроился там с книгами и рисовальными принадлежностями. Тяжело дыша, он сделал карандашные наброски, обвел наиболее удачные тушью и подкрасил акварелью. За работой астма донимала его меньше; проведя почти всю ночь без сна, Toy закрыл глаза и опустил голову на сжатые кулаки. Он слышал легкий шелест листвы, время от времени доносился птичий щебет, где-то в углу веранды жужжала пчела, но Toy старательно вслушивался в невнятный говор у себя в голове: смутный отдаленный гул походил на чей-то разговор в соседней комнате. Один из собеседников в запальчивости настолько повысил голос, заглушив монотонное бормотание другого, что Toy разобрал слова: «…папоротники и трава… самое удивительное насчет травы…»

Посторонний шорох заставил его поднять голову. На залитой солнцем дорожке, вне тени, отбрасываемой верандой, стоял священник, с любопытством за ним наблюдавший. Его фигура в наглухо застегнутом облачении была такой же, какой она запомнилась Toy, но меньше, а лицо казалось добрее.

— Мне сказали, что ты неважно себя чувствуешь.

— Сегодня с утра мне гораздо лучше, спасибо. Священник поднялся на веранду и взглянул на рисунок:

— Это кто такой?

— Моисей на Синае.

— Каким крошечным дикарем он выглядит среди этих скал под раскатами грома. Значит, ты иллюстрируешь Библию.

— Нет. — Toy говорил нарочито равнодушным голосом, стараясь не выказать гордости. — Я иллюстрирую доклад, с которым должен выступить в школьном дискуссионном клубе. Название: «Личный взгляд на историю». Картинки будут проецироваться на экран с помощью эпидиаскопа.

— И какое место в твоем взгляде на историю занимает Моисей?

— Он — первый законовед.

Священник рассмеялся:

— В определенном смысле, да, Дункан, несомненно; но опять же, с другой стороны, и нет. Что это ты читаешь? — Он взял со стола брошюру в глянцевой обложке.

— Лекции профессора Хойла о непрерывном творении.

Священник сел на стул, положил руки на ручку зонта и оперся на них подбородком.

— И что профессор Хойл сообщает нам о творении?

— Видите ли, по мнению большинства астрономов, вся материя во Вселенной была некогда сконцентрирована в одном-единственном гигантском атоме, который взорвался, и все созвездия и галактики являются частицами этого давнего атома. Вам известно, что галактики во Вселенной разбегаются, не правда ли?

— Кое-какие слухи до меня дошли.

— Это не просто слухи, доктор Макфедрон, это доказанный факт. Так вот, профессор Хойл полагает, что вся материя во Вселенной состоит из водорода, поскольку атом водорода — простейший по своему строению; далее, он считает, что атомы водорода постоянно возникают в увеличивающемся пространстве между звездами и образуют все новые и новые созвездия и галактики.

— Господи Боже! Это ли не чудо? И ты этому веришь?

— Ну, окончательно эта теория не доказана, но мне она нравится больше других. Она более оптимистична.

— Почему?

— Если верна первая теория, то, согласно ей, когда-нибудь все звезды погаснут, и во Вселенной не останется ничего, кроме пустого пространства и остывших черных обломков. Но если прав профессор Хойл, то вместо умерших звезд всегда будут появляться новые.

— Я счастливым образом вызволен из гибнущей Вселенной, как раз когда надо мной нависла эта угроза, — вежливо откликнулся священник.

Уловив смысл этой фразы, Toy разозлился и приуныл.

— Доктор Макфедрон, вы говорите — и улыбаетесь, словно я порю сплошную чушь. Во что такое вы верите, что дает вам чувствовать свое превосходство? В Бога?

— Я верю в Бога, — серьезно произнес священник.

— И что Он добр? И сотворил все сущее? И любит все Им сотворенное?

— Я верю и в это.

— Так почему же Он создал кукушат такими, что они могут существовать, только убивая дроздов-птенцов? Где здесь любовь? Почему Он создал хищных зверей, промышляющих лишь убийством? Почему Он вложил в нас потребности, которые можно удовлетворить единственным образом — причиняя зло другим?

— Силы небесные! — улыбнулся священник. — Думаю, сам Господь устрашился бы подобного экзамена. Однако постараюсь ответить. Ты, Дункан, исходишь из допущения, будто я верю, что мир — таков, каков он есть, — творение рук Божьих. Это неверно. Мир был сотворен Господом — и сотворен прекрасным. Бог передал мир человеку, чтобы тот о нем заботился и сохранял его красоту, а человек отдал мир Сатане. С тех пор мир сделался владением дьявола — придатком ада, и каждый, кто в нем рожден, проклят. Мы вынуждены либо зарабатывать хлеб насущный в поте лица своего, либо воровать его у ближних. В любом случае мы живем в смятении — и чем мы разумнее, тем острее чувствуем наше проклятие, а от этого наше смятение только возрастает. Ты, Дункан, умен. Возможно, ты ищешь знак того, что Бог существует. Если так, то все, что ты обнаружил, — это свидетельство Его отсутствия; или же, как минимум, сделал вывод о том, что дух, управляющий материальным миром, жесток и злобен. Единственное доказательство того, что наш Создатель добр, заключается в нашем недовольстве этим миром (если бы нас создала природа, то жизнь природы вполне бы нас устраивала) — и кроме того, в словах и деяниях Иисуса Христа, о ком ты, вероятно, что-то читал. В твоем взгляде на историю отведено место Христу?

— Да, — с вызовом ответил Toy. — Я считаю его первым человеком, создавшим религию, согласно которой все индивидуумы обладают одинаковой ценностью.

— Я рад, что ты изображаешь Его достойным уважения, однако Он выше этого. Он — путь, истина, жизнь. Чтобы найти Бога, ты должен поверить в то, что Христос был Богом, и отбросить всякое другое знание как напрасное и бесполезное. И тогда ты должен молиться о ниспослании благодати.

Слушая священника, Toy в замешательстве ерзал на месте, к тому же глаза у него слипались. Поняв, что от него ждут ответа, он спросил:

— Какой благодати?

— О Царстве Божьем в твоем сердце. Уверенности, что ты избавлен от проклятия. Свободы от смятения. Бог посылает благодать не всем верующим, и лишь немногим — надолго.

— Вы хотите сказать, что, даже если я стану христианином, я никогда не смогу быть уверен в… в…

— Спасении. Господи, конечно же, нет. Бог — не расчетливый делец, наподобие бакалейщика или управляющего банком, дающий унцию спасения за унцию веры. Заключать с ним сделки нельзя. Он не дает никаких гарантий. Вижу, я утомил тебя, Дункан, извини, хотя и не сказал ничего такого, что почти каждый шотландец не считал бы само собой разумеющимся со времен Джона Нокса[6]вплоть до двух-трех предшествовавших нам поколений, когда люди поверили, будто мир можно изменить к лучшему.