После окончания молитв Муди сказал:

– Ты не должна молиться по-английски.

Теперь у меня было новое занятие: я учила арабские слова, стараясь при этом убедить саму себя, что таким образом я не стану послушной иранской женой.

Однажды пришла Элен. Она позвонила в дверь, и мы разговаривали через окно.

– Я знаю, что Муди запретил нам приходить, но я все-таки хотела убедиться, жива ли ты еще, – сказала она. – Что-нибудь изменилось?

– Нет.

– Ты знаешь, где Махтаб?

– Нет. А ты?

– Не знаю, – ответила она, а потом предложила: – Может быть, помог бы ага Хаким? Муди уважает его. Я могла бы поговорить с ага Хакимом.

– Нет, – поспешно запротестовала я. – Если Муди узнает, что я разговаривала с кем-нибудь, это только ухудшит мое положение. Мне хочется только увидеть Махтаб.

Она согласно кивнула головой, покрытой чадрой, но осталась недовольна.

– Ты можешь кое-что сделать для меня, – предложила я ей. – Принеси мне, пожалуйста, Новый Завет.

– Хорошо, но как я тебе его передам?

– Я спущу тебе на веревке корзинку или еще что-нибудь.

– Порядок.

Элен ушла, но так и не вернулась с Новым Заветом. Возможно, из чувства вины за этот тайный визит.

В один из солнечных дней я стояла на балконе, пытаясь осознать, в полном я еще рассудке или уже нет. Как долго все это длится? Я пыталась вспомнить тот день скандала с Муди. Это было месяц назад. А может быть, два? Я не в состоянии была вычислить. Я решила считать пятницы, потому что только эти дни чем-то отличались. Напрягая память, я вспомнила только одну пятницу со времени нашего конфликта. Неужели прошла лишь неделя? Неужели все еще апрель?

На противоположной стороне двора я увидела соседку, наблюдающую за мной через открытое окно. Я никогда прежде не видела ее.

– Откуда ты? – неожиданно спросила она на ломаном английском языке.

Я растерялась и даже испугалась, а потом с недоверием спросила:

– Почему вы спрашиваете?

– Потому что знаю, что ты иностранка. Отчаяние развязало мне язык, и я разразилась потоком слов. Я не задумывалась над тем, кто она: друг или враг.

– Меня держат под замком в этом доме, – торопливо говорила я. – У меня забрали дочку, а меня закрыли в этом доме. Прошу вас, помогите мне.

– Я сочувствую тебе, – ответила она. – Я сделаю все, что смогу.

Но что же она может сделать? Замужняя женщина в Иране, по существу, была немногим свободнее меня. Потом, однако, мне пришла в голову мысль.

– Я бы хотела послать письмо своим близким, – обратилась я к ней.

– Хорошо. Напиши. Я перейду улицу, и ты бросишь его.

Я молниеносно написала письмо, которое, я уверена, было нескладным и весьма непоследовательным. Как сумела, я описала события и предупредила маму с папой, чтобы не тревожили посольство или Департамент штата, пока я не найду Махтаб. Я написала, что очень их люблю. Слезы заливали страницу.

Я снова сняла оконную раму и с конвертом в руке застыла в ожидании. Прохожих было немного, однако я не была уверена, удастся ли мне узнать среди других закрытых чадрой женщин ту, что обещала помочь. Я пыталась уловить какой-либо подаваемый мне знак.

По улице быстро шла женщина, одетая в черное манто и русари, как бы погруженная в свои ежедневные проблемы. Но когда она приблизилась ко мне, то посмотрела вверх и едва заметно кивнула головой. Письмо выскользнуло у меня из руки и полетело на тротуар, как опадающий лист. Моя новая союзница тотчас подняла его и спрятала под манто, не меняя даже темпа.

Я никогда больше ее не встречала, хотя проводила на балконе много времени в надежде, что снова увижу ее. Вероятно, она не хотела больше вступать со мной в контакт.

Как я и надеялась, мое участие в молитвах несколько смягчило Муди. В награду он принес мне издаваемую на английском языке газету «Хаян». Все статьи были иранской пропагандой, но я наконец могла читать на своем родном языке что-то большее, чем религиозные книги или словарь. А кроме того, сейчас я могла понять, в каком времени нахожусь, я знала число. Трудно мне было поверить, что я пребывала в этой изоляции всего лишь полторы недели.

Появление газеты внесло и некоторую перемену в отношении Муди ко мне. Домой он приходил теперь каждый вечер, принося мне «Хаян», а иногда и какие-нибудь сладости.

– Клубника, – сообщил он, вернувшись как-то под вечер.

Я знала, что она дорогая и ее трудно достать.

Прошел почти год, как последний раз я лакомилась этими душистыми ягодами. Они здесь были мелкие и сухие, да и на вкус не лучшие, но тогда они показались мне необыкновенно вкусными. Я проглотила три ягодки и не без усилия сдержалась, чтобы не съесть еще.

– Отнеси ее Махтаб, – попросила я.

– Хорошо, – согласился он.

Временами он был относительно спокойным и даже расположен к разговору, а порой держался на расстоянии и возбуждал во мне страх. И хотя я постоянно спрашивала у него о Махтаб, он оставался глух к моим вопросам.

Мрачные дни сменяли друг друга…

Однажды среди ночи нас разбудил звонок у входной двери. Всегда готовый к защите от преследовавших его демонов, Муди вскочил с постели и подбежал к окну. Пробудившись от тяжелого сна, я услышала голос Мостафы, третьего сына Баба Наджи и Амми Бозорг.

– Что случилось? – спросила я, когда Муди вернулся в спальню и стал торопливо одеваться.

– Заболела Махтаб, – ответил он. – Я должен ехать.

Сердце у меня тревожно забилось.

– Позволь мне поехать с тобой! – умоляла я.

– Нет, ты останешься здесь.

– Прошу тебя, привези ее домой.

– Нет, я никогда ее сюда не привезу.

Когда он шел к двери, я выскочила из постели и побежала за ним, готовая мчаться по улицам Тегерана в ночной сорочке, чтобы только очутиться рядом с моей девочкой.

Муди оттолкнул меня и закрыл дверь на ключ. Я была в близком к панике состоянии. Махтаб больна! Моя дочурка так больна, что пришлось среди ночи послать Мостафу за Муди. Отвезет ли он ее в больницу? Неужели она так серьезно больна? Что это за болезнь? «Моя девочка! Моя девочка! Боже, помоги нам!» – рыдала я.

В течение этой бесконечной ночи, проведенной в слезах и отчаянии, я пыталась проанализировать новую информацию о Махтаб. Но почему Моста-фа?..

Потом я вспомнила, что ведь Мостафа и его жена Малюк живут через три дома от нас. Видимо, Муди это место показалось подходящим, чтобы спрятать Махтаб. Моя дочурка была знакома с ними и хорошо играла с их детьми. В конце концов, Малюк была несколько более доброжелательной и более симпатичной, чем остальные члены семьи. При мысли, что Махтаб у них, мне стало легче, но не настолько, чтобы успокоить мое исстрадавшееся сердце. Больше всего ребенку во время болезни нужна мать. Я предпринимала усилия, чтобы хоть мысленно передать ей мою любовь и принести облегчение. Я надеялась, молилась, чтобы она услышала меня, почувствовала мое беспокойство о ней.