Екатерина».

Упоминание потёмкинского «предводительства» было традиционным, но в данном случае, пожалуй, слишком демонстративным, что могло раздражать Суворова. Именная медаль – регалия почётная, но она не была желанной наградой, которая развязала бы полководцу руки, гарантируя полководческую независимость. Суворов надеялся, что наградой за измаильскую победу станет маршальский жезл. Но Екатерина не решилась на такое выдвижение: поздновато Суворов получил чин генерал-аншефа, а быстрых прыжков императрица не любила. Суворова произвели в подполковники лейб-гвардии Преображенского полка, полковником которого, по традиции, была сама императрица – это немалая честь, но её Суворов заслужил давненько. Повторим: в честь полководца была выбита золотая именная медаль, подобной чести удостоился Потёмкин за взятие Очакова, а ранее – Румянцев за победы в первой екатерининской Русско-турецкой войне. В то же время искушённым в политесе придворным хлопотунам удалось поссорить Суворова и Потёмкина. Полководец стал жертвой придворной войны Потёмкина и Зубовых.

Из книги в книгу кочует эпизод о послеизмаильской встрече Суворова и Потёмкина в Бендерах, в ставке командующего. По легенде, Суворов, уже видевший себя фельдмаршалом, резко ответил на вопрос Потёмкина «Чем я могу наградить вас?»: «Меня, кроме Господа Бога и государыни, никто наградить не может!» Достоверность такой встречи сомнительна. Но исторический факт, что обиженного Суворова постарались отстранить от столичных победных празднеств. А самое обидное, что в знаменитой оде Державина «На взятие Измаила» Суворов не упомянут.

Суворов рассчитывал если не на фельдмаршальский жезл, то на почётное звание генерал-адъютанта. Это – не столько военный, сколько светский чин, означавший близость к монарху. За время правления Екатерины Великой 25 человек обладали этими регалиями. И, представьте, Потёмкин предлагал матушке произвести Суворова в генерал-адъютанты. Но императрица не хотела впускать в свой узкий придворный круг умного, забавного, победительного, но неотёсанного генерала. Она видела, что Суворов неуютно чувствует себя на придворных церемониях, знала, что и дочь свою не желает видеть фрейлиной. Зачем же такому генерал-адъютантство?

Авторы, настроенные против Потёмкина, как правило, не упоминают, что в марте 1791 года Суворов прибыл в Петербург. Побывал «во внутренних покоях ея величества для отдания всенижайшего поклона». Императрица беседовала с ним наедине. Побывал герой и у цесаревича Павла. Когда по столице провозили измаильские знамена и трофеи – Суворов находился в обществе Екатерины и Потёмкина. Придворный медальер Лебрехт отчеканивал профиль Суворова на именной медали. Вплоть до середины апреля Суворов, как триумфатор, жил в Петербурге, а потом его направили в армию, на север.

28 апреля на грандиозном триумфальном представлении в Таврическом дворце, посвященном измаильской победе, Суворов отсутствовал. Стихи Державина, музыка Бортнянского и Козловского – всё это звучало не для него. И снова Державин не сумел упомянуть Суворова в праздничных стихах!

Солдатский путь вёл героя в Финляндию, где Суворов укреплял границы с воинственной Швецией и подчас пребывал в меланхолии. Именно в Финляндию, в Роченсальм, Державин послал Суворову свои первые стихи, посвященные непосредственно великому полководцу. Они вызвали неоднозначную реакцию Александра Васильевича:

Тут речь идёт о той самой измаильской медали. Всё бы хорошо, но во втором четверостишии Суворову почудилась двусмысленность: не хочет ли Державин сказать, что слава великого полководца в прошлом? Старый стоик Суворов оказался в плену меланхолии, подчас граничившей с унынием. В одной из записок он не скрывает уязвлённого самолюбия: «Время кратко. Сближается конец, изранен, 60 лет, и сок высохнет в лимоне». Но мы видим, как этот сильный человек борется с чёрными мыслями и находит новые силы для борьбы и службы даже в самые печальные минуты, в минуты сомнений. В письме дочери, любимой Суворочке, он вздыхает: «И я, любезная сестрица – Суворочка, был тож в высокой скуке, да и такой чёрной, как у старцев королевские ребронды». В другом письме – снова жалобы: «Я умираю за моё Отечество чем выше возводит меня ея (императрицы – А.З.) милость, тем слаще мне пожертвовать собою для нея. Смелым шагом приближаюсь к могиле, совесть моя не запятнана. Мне шестьдесят лет, тело моё изувечено ранами, но Господь дарует мне жизнь для блага государства».

Суворов в походе. Художник А. О. Орловский

Пройдут годы – целое десятилетие, полное побед и обид, но Суворов и тогда с грустью признается: «Стыд измаильский из меня не исчез». Зато в гору пошли соратники Суворова по Измаилу. Суворов с размахом ходатайствовал о награждениях. Самую высокую награду – Георгия 2-й степени – получил генерал-поручик Павел Сергеевич Потёмкин: «Во уважении на усердие к службе, ревностный труды и отличную храбрость, оказанную им при взятии приступом города и крепости Измаила, с истреблением бывшей там турецкой армии, командуя правым крылом». Суворов ценил Павла Потёмкина и у стен Измаила этот генерал действительно проявил себя героем, но мнительность разгоралась, и полководца раздражало повсеместное торжество Потёмкиных. Никогда Екатерина не была столь щедра в награждениях, как после Измаила. Тех офицеров, кто почему-то не был представлен к боевым орденам и золотому оружию, наградили специальными золотыми крестами – знаками «для ношения в петлице мундира на ленте с чёрными и жёлтыми полосами на левой стороне груди». Это был широкий жест императрицы и Потёмкина. Никто не был обижен, кроме командовавшего штурмом старого генерал-аншефа Суворова.

Каждый из генералов – участников штурма значительно упрочил свою репутацию и в войсках, и в верхах. Многие из них станут опорой Суворова в ближайших походах – прежде всего в Польше, а потом и в Италии, и в Швейцарии. Нижние чины, славно проявившие себя при штурме, были награждены специальной измаильской медалью (она была отлита по образцу аналогичной очаковской). Надпись на медали гласила: «За отменную храбрость при взятии Измаила декабря И 1790».

Генералы измаильского закала были чтимым примером для будущих офицеров Наполеоновских войн, для героев 1812 года. Измаильский закал надолго останется великой школой – и об этом значении штурма неприступной крепости нельзя забывать.