Разобиженного Суворова направили в Финляндию. Вовсе не в ссылку: это поручение свидетельствовало о том, что победителю доверяли. Россия не воевала со Швецией, в августе 1790 года державы заключили мир, но приграничное напряжение не спадало. Но нужно было создать укрепления на случай будущих столкновений с северным соседом. Противовесом шведской крепости Свеаборг стал русский Роченсальм, доведённый Суворовым до фортификационного совершенства.

Три года, которые генерал-аншеф протянет в трудах и службе до Польского похода, пройдут под знаком большой обиды – стыда Измаильского. Трудно будет утешиться – тем более, что и в Финляндии, и позже, на южных рубежах империи, работая на нужды обороны, Суворов не раз столкнётся с бюрократическим прессингом…

Разное поговаривали об этой финской экспедиции, напоминавшей отставку от славьт. Так и будут наши соотечественники из поколения в поколение толковать о несправедливой полуссылке на северо-запад империи. Считалось, что императрица и Потёмкин опасались, что на чествовании измаильских героев публика окажет Суворову более тёплый приём, чем князю Таврическому. Вероятно, у властей были основания для таких опасений. В дневнике А. А. Храповицкого 26 апреля 1791 года появилась запись: «Граф Суворов-Рымникский послан осмотреть Шведскую границу. Недоверчивость к шведскому королю внушил князь (имеется в виду князь Г. А. Потёмкин-Таврический. – АЗ.). Говорят, будто для того, чтоб отдалить Суворова от праздника и представления пленных пашей». Вспоминал о том времени и о придворной ситуации и Г. Р. Державин в своих мемуарных «Записках». Вопрос чествования Суворова оказался связан с соперничеством Потёмкина и Зубова – двух фаворитов императрицы. Уезжая из действующей армии в Петербург, Потёмкин заочно грозил новому фавориту: «Нездоров, еду зубы дёргать». Державин продолжает: «Сие дошло до молодого вельможи и подкреплено было, сколько известно, разными внушениями истинного сокрушителя Измаила, приехавшего тогда из армии. Великий Суворов, но, как человек со слабостьми, из честолюбия ли, или зависти, или по истинной ревности к благу Отечества, но только приметно было, что шёл тайно против неискусного своего фельдмаршала, которому со всем своим искусством должен был единственно по воле самодержавной власти повиноваться. Державин в таковых мудрёных обстоятельствах не знал, что делать и на какую сторону искренно предаться, ибо от обоих был ласкаем». Если уж «ласкаемому» Державину было непросто в войне могущественных фаворитов, то Суворову и впрямь приходилось солоно. Куда солонее, чем на фронтовом поле боя. И отношения со всегдашним благодетелем Потёмкиным необратимо омрачились – теперь уже вплоть до скорой смерти князя Таврического.

Суворов считал себя отстранённым на вторые роли и не мог побороть уныния. Подоспели и семейные неурядицы. В марте 1791 года Суворов занялся судьбой дочери. По окончании Смольного института («моим монастырем» называла Смольный Суворочка) Наталья Суворова вошла в стайку фрейлин императрицы. Екатерина оказала честь дочери генерала, а Суворов обеспокоился придворным будущим своей дочери и сразу после апокрифической

размолвки с Потёмкиным в письме Таврическому настаивал на устранении Наташи из дворца. Повреждённые нравы придворного общества не устраивали Суворова; побаивался он и влияния самого Потёмкина, казавшегося Суворову отъявленным ловеласом. Вскоре Александру Васильевичу, не без помощи того же Потёмкина, удалось исторгнуть Наташу из дворца; Суворочка поселилась в доме Хвостова, который пользовался безграничным доверием Суворова. Дмитрию Хвостову были посланы подробные предписания, как уберечь Наташу от дурных влияний, от мужского общества, как держаться на балах и т. п. Хлопоты Суворова по извлечению Наташи из придворного круга были восприняты в обществе как оскорбление императрицы. Но, когда речь шла о принципиальных для Суворова вопросах морали, полководец не боялся показаться дерзким. Эта принципиальность стоила Суворову нескольких месяцев монаршего нерасположения, но придворную жизнь дочери полководец сравнивал аж с Бастилией… В переписке с Хвостовым скептическое отношение Суворова к дворцовым нравам выразилось во многих замечаниях, подчас – завуалированных, поданных в форме аллегорического намёка.

«…Станичники разрушили и сожгли мост…» Рисунок Николая Самокиша

Тут нужно сделать небольшое отступление о Хвостове – как-никак ему адресованы самые откровенные письма Суворова! Дмитрий Иванович Хвостов – анекдотический персонаж истории русской литературы, и это по-своему почётная роль. Он – олицетворение метромании, страстной поэтической графомании. Когда у него случались крепкие строки – Воейков приговаривал: «Это он нечаянно промолвился!» Камер-юнкером он стал по протекции Суворова: острословы облюбовали реплику императрицы по этому поводу: «Если бы граф Суворов попросил – я бы его и камер-фрейлиной сделала!» Даже графский титул его вызывал улыбку: ведь это Суворов, освободитель Италии, выхлопотал ему Сардинского. Хвостов был не просто родственником великого полководца, он стал его лучшим другом. И это уже не потешная история! Ни с кем Суворов не был так откровенен, как с Хвостовым. Обиды на Потёмкина после Измаила, несогласие с павловским опруссачиванием армии, отчаяние во дни жестокой опалы – всё это Суворов напрямки излагал в письмах Хвостову. Он и скончается в доме Хвостова на набережной Крюкова канала. Но даже Суворов не считал Хвостова истинным поэтом. Современники так огульно зашикали Хвостова, что после смерти метромана его практически не переиздавали.

Добродушного, неглупого Хвостова Суворов считал надёжным товарищем и доверил ему дочь. Наташе он настоятельно советовал держаться подальше от «подруг, острых на язык», от мужчин («отвечай на похвалы их скромным молчанием»). В другой раз Суворов – сам острослов – напутствовал дочь: «Избегай людей, любящих блистать остроумием, по большей части это люди извращенных нравов». Выбирая жениха, Суворов также обращает внимание на нрав соискателей, на свойственные им моральные установки. Скажем прямо, и в те времена в таких вопросах обыкновенно преобладал практический расчёт – и Суворов со своим поиском «благонравного жениха» выглядел чудаком. Правда, в итоге он согласился на выгодную партию. В 1794 году, в дни наивысшей славы Суворова при дворе Наталья Александровна вышла замуж за графа Николая Александровича Зубова (1763–1805), получившего позже особую известность как активный соучастник убийства Павла I. В 1794 году он казался Суворову человеком добропорядочным, да и авторитет его всесильного брата, фаворита Екатерины Платона Зубова, мешал отнестись к кандидатуре жениха с обычной суворовской взыскательностью. Однако вскоре Суворов охладел к своему зятю. Он отозвал из дома Зубовых своего сына Аркадия и отдал его на воспитание другому своему родственнику, Дмитрию Хвостову, будущему графу Сардинскому. Дмитрий Иванович Хвостов (1757–1835) ещё не раз возникнет в нашем повествовании. Суворов никому так не доверял в последние годы жизни, как мужу своей любимой племянницы Аграфены Ивановны (в девичестве – Гончарова).