На дверях были вставлены в прорези таблички: «Арсений Валентин Шевейко. Код 2.6», «Дени Кир Ченский. Код 14.9».

Первые цифры шифровали проклятие. Последняя обозначала степень опасности, выше шестерки – неконтролируемые.

«Рамиль Оскар Фрея. Код 0.0»

Матвей сунул руки в карманы джинсов и сжал кулаки.

– Вы выбрали неудачное время для посещения, – сказал за спиной врач. – У него бывают периоды ремиссии.

– Часто? – Матвей не обернулся.

– Сейчас реже, но все-таки… Загляните через недельку.

Это навряд ли. Им не о чем разговаривать.

– А каковы прогнозы? В принципе.

– Я не уверен, что имею право предоставлять вам эту информацию.

Матвей шевельнул плечом.

– Я все равно узнаю.

– Ну… Лет десять протянет. С нашей поддержкой.

– Вот так? – Матвей показал подбородком на бронированное стекло. – А зачем?

За спиной помолчали, потом врач ответил:

– Всем хочется жить.

– Жить?! Куском мяса на койке? – в ярости повернулся Матвей. – А вы у них спрашивали?

Глаза у врача были светлые, в рыжем пушке ресниц. Он спокойно смотрел Матвею в лицо.

– Спрашивал. Если примут закон об эвтаназии, желающие, конечно, найдутся. Но, думаю, их будет не так уж много.

– Если… Сначала примите, а потом рассуждайте!

– Я врач, а не политик. Мое дело – быть с больными, а не заседать в сенате. У вас есть еще вопросы?

Матвей снова посмотрел на таблички. «Двойка» – энерговампир.

– Этому сколько еще осталось?

– В зависимости от способности поддерживать энергетический контур без подпитки со стороны вампиры умирают в возрасте двадцати пяти – сорока лет. Конкретно этот пациент может в некоторой степени контролировать себя, поэтому его выводят из состояния покоя на три дня из десяти. Разрешены свидания с родственниками, конечно, только через стекло и по телефону. Я ответил на ваш вопрос?

– Очень подробно.

– Тогда всего хорошего.

Врач ушел.

Матвей шагнул ближе к стеклу, вглядываясь в неподвижное тело. Рамиль сейчас выглядел лучше, чем в последние свои дни: исчезла жуткая подглазная чернота и язвы на губах, округлились щеки.

Появился Юджин и остановился рядом. Тоже посмотрел на Рамиля.

– Нам пора.

Стекло запотело от дыхания. Матвей стер ладонью туманное облачко.

– Как думаешь, здесь есть мои крестники?

– Не знаю. Это нужно запрашивать архивы УРКа.

Матвей пошел вдоль стены, скользя взглядом по табличкам.

«Анна Валерий Самвей. Код 3.7».

«Павел Назар Наймиров. Код 2.8».

Коридор заканчивался железной дверью с телескопическим глазком. Пришлось давить на звонок, прежде чем по ту сторону появился охранник. Юджин поднял карточку, демонстрируя, и снова повесил ее на лацкан.

Загремели засовы.

Выводили другим маршрутом – сначала в переход между корпусами, потом через неприметную дверь на задний двор.

– Вон тропинка. Напрямик к стоянке, – показал охранник. – Пожалуйста, не снимайте пропуска, пока не покинете зону.

– Да, я помню, – откликнулся Юджин.

Воздух в парке казался сухим и звонким, как сосновая дощечка, и так же пах смолой. По стволам метались белки, щелкали, поглядывали сверху: не угостят ли чем? На серых плитах, усыпанных хвойными иголками, лежали солнечные пятна. Матвей сутулился и загребал кроссовками, но против обыкновения Юджин не делал ему замечаний.

– Он меня ударил, – вспомнил Матвей. – Рамиль.

– Да? – удивился Юджин. – А я где был?

– Ушел насчет «Скорой» договариваться. Я думал, он спит, ну и сунулся. Тощий, а врезал так, что я отлетел.

– А, это когда ты сбежать хотел!

– Ну.

За кустами промелькнули парень с девушкой, оба в больничной одежде – футболках и мешковатых штанах. Девушка смеялась, держа в руке яблоко. Матвей запрокинул голову: охранник на вышке облокотился на ограждение и смотрел на парочку. Рука его небрежно лежала на автомате.

– Юджин, ты веришь, что тут можно жить?

– Смотря что ты понимаешь под этим словом.

Как будто он знает! Сколько у него было той жизни? Пятнадцать лет или все-таки тринадцать, до той минуты, как забарабанили в ворота Псы?

Парочка прошла мимо. У парня на футболке ярко выделялся оранжевый круг: стрелять на уничтожение запрещено, проклятие передается!

Матвей засмеялся, и Юджин посмотрел на него удивленно.

– Помнишь, мы зимой поездом ехали? Ну, тетка еще в соседнем купе была в этом… как его… пеньюаре. Титьками наружу.

– Помню, – сухо подтвердил Юджин.

– Она книжку забыла возле окна. Я полистал, аж заплакал. Трагическая история! Любовь и ненависть в клинике. Бывший л-рей и про́клятая, которую он не спас.

– Чем все закончилось?

– Она была зеркалом, и он романтично выпал из окна после дурацкой ссоры.

Потянулась бетонная полоса, отделяющая парк от ограждения, – несколько метров, на прострел залитых солнцем. Охранник на вышке снял телефонную трубку, отслеживая перемещения гостей.

«Первым делом в душ», – снова подумал Матвей…

…В малиннике зашипели, затрещали ветками. Коты, видно, начали дележку заранее.

Закряхтел Юджин.

– Совсем закостенел, в машине сидючи, – пожаловался он.

– Угу, в машине… Сколько тебе? Шестьдесят пять?

Юджин не ответил.

Матвею почему-то стало неприятно. Так бывает: вроде все хорошо, а потом мелькнет краешком мысль, поймать не успеешь, а настроение испортилось.

– Мальчишку-то доведешь?

– Поживем – увидим, – отмахнулся Юджин и повысил голос: – Матвей! Хватит подслушивать! Иди сюда!

Он не отозвался.

– Пусть лучше за хлебом сбегает, – предложил Роман.

– Я? – удивился Матвей. Выглянул из-за угла сарая.

Бывший учитель усмехнулся:

– Ну не нам же стариковские ноги бить. Авоська на гвоздике возле двери, мелочь на кухне под клеенкой.

Матвей хмыкнул и поднялся с земли.

– Деньги свои найдутся.

Старик глянул на него сердито.

– Вы, молодой человек, у меня в гостях. Поэтому будьте любезны!

Матвей крикнул уже с крыльца:

– Гостей за хлебом не гоняют!