– По факту тоже. Они ведь рано умирают? Если не сходят с ума.

– Ты так говоришь, будто ранняя смерть оправдывает все. В том числе подлость, глупость или безответственность. А сколько подростков погибает от паленой водки или в драке? От желания доказать, что они правы, а взрослые выдумали правила исключительно им назло? На фоне общей статистики смерть л-рея – один из тысяч и тысяч случаев.

– Но л-рей умирает не просто так!

– Ах да, ореол героизма… Помнишь про елку и неободранную жопу? Вот, собственно, все оттуда. Желание выглядеть красиво. Мол, мальчик осознанно спасает. В действительности же это физиология, сходная по симптомам с наркоманией. Л-рей вынужден снимать хотя бы одно проклятие в полнолуние, иначе – ломка.

Дед поднялся.

– Продолжим? По движущейся мишени.

Вспыхнул свет.

Ник зажмурился. Две секунды – столько он отвел себе, прежде чем открыть глаза.

– Продолжим.

Встал на позицию.

– Только еще вопрос: вам было страшно, что им окажусь я?

Дед включил механизм. Появилась первая мишень.

– Конечно. И не только мне, но и твоему отцу. А вот Марина ничего не знала.

– Странно…

– Почему? Мы решили ее не беспокоить.

Ник выстрелил – очень плохо.

– Я не о том. Мама и Денек сгорели в автобусе, а я выжил, но л-реем не стал. Понимаете? Я выжил авансом, но ничем за это не заплатил.

Он ловил на мушку вторую мишень, чувствуя внимательный взгляд деда.

– Потерянной памятью. Здоровьем. Расшатанными нервами. Тебе этого мало? – спросил Георг.

Снова толкнуло отдачей, но теперь пуля легла ближе к центру.

– Скажите, а другие проверки, кроме медицинских, были?

– Конечно. Все изучалось: характеристики из школы, контрольные работы, сочинения, библиотечная карточка, табели. Всё!

Ник выстрелил дважды, зацепив одну мишень в последний момент и выбив следующую сразу после ее появления.

– А на живучесть? Не было тестов? Я рассказывал, как меня чуть не сбила машина.

– Микаэль!

Мишень уехала, невредимая. Ник повернулся к деду.

– Я как вспомнил, все крутил это в голове. Было лето. Жарко. Сухо, трава желтая и шлак горячий. Машина на меня – вот так, – Ник показал раскрытой ладонью. – У нее значок на капоте, эмблема: чайка наискось. Ну, «Олжанка». Чистенькая, слегка запыленная. А номера замазаны грязью. Ни одной цифры не разобрать.

– Ты понимаешь, что говоришь?!

– Естественно.

– Он помнит, что шлак был горячий! Дождь мог пройти за несколько часов до того, а при хорошем солнце… Мик! Неужели ты считаешь, что я такое чудовище? Ты мой внук. Я курировал этот проект. Твой отец… – Дед сморщился и махнул рукой. – В конце концов, если б такую проверку действительно сочли необходимой, ее бы провели аккуратно. В медцентре, под наблюдением врачей, с соблюдением всех предосторожностей.

– Это повлияло бы на чистоту эксперимента, – перебил Ник. – Если наготове врач, то какой же это риск для жизни?

Дед смотрел на него с жалостью.

– Господи, мальчик, откуда у тебя в голове такие идеи?

Ник стоял, опустив руку с «Беркутом». Слышно было, как проехала еще одна мишень.

– Вы никогда не спрашивали, убивал я или нет.

– Потому что знаю, – спокойно ответил дед. – Ты убивал.

– Вас это не шокирует?

– А должно? Я всю войну прошел. Думаешь, не видел пацанов с винтовками?

– Тогда что вас удивляет сейчас?

Дед помолчал, разглядывая его.

– Знаешь, иди-ка ты ужинать и спать. Поздно, а тебе завтра в гимназию. Меня не жди, мне нужно еще поработать.

– Да, конечно. – Ник положил «Беркут» на стол, забыв поставить на предохранитель.

– Господи, – сказал Роман и выронил нож; тот глухо стукнул о жестяное дно. – Если ты есть, то почему допускаешь такое?

Юджин отряхнул с рук чешую и полез в ведро, доставать нож. Капли срывались с заточенного лезвия.

– Это спрашивает каждая мать, узнав, что ее ребенок про́клятый.

Некоторое время они чистили рыбу молча. В малиннике разгорался кошачий конфликт, трещали ветки. Караси еще шлепали хвостами. Сверкали брызги и серебристые чешуйки – день обещал быть теплым, и солнце уже сейчас растолкало реденькие облачка.

– Знаешь, когда Валька ушел, многие ребята ему завидовали, – сказал Роман. – Ну, оно понятно: война только закончилась, а повоевать у них не получилось. Тянуло на подвиги.

– А Валька плакал, – вспомнил Юджин отчаянный мальчишеский крик: «Не отдавай меня! Не отдавай!»

…Валька бился и цеплялся за руки мертвой хваткой. Роман пытался удержать ему голову, того и гляди, хлестнется мальчишка затылком о подлокотник дивана. У офицера УРКа подергивался на лице шрам.

Вбежала медсестра Лина со шприцем наготове. От страха у нее косили глаза.

– Юджин! Не отдавай!

Губы у Вальки посинели, и сквозь гримасу ужаса Юджин узнал то, блокадное лицо умирающего от голода мальчишки.

– Лина! – крикнул Роман. – Что вы копаетесь?!

Медсестра – чудом – с первого раза попала в вену.

– Не отдавай! Скажи, чтобы они уехали!

Минут через двадцать Валька уснул. Лицо у него расслабилось, но стоило Юджину попытаться отнять руку – пальцы стиснули его запястье. Пришлось сесть на пол. Так в окно было видно крышу соседней дачи и лозунг на фронтоне: «…третьей годовщиной Победы!» А вот двор видно не было.

Там, во дворе, стояли Псы.

У Юджина мурашки побежали по спине, стоило об этом подумать.

– Ошибка исключается? – уточнил Роман.

Офицер кивнул. Он сидел за столом и рассеянно листал учебник по литературе. Возле локтя лежала фуражка, старая, армейская. Роман дошел до стены, круто развернулся и пошел обратно. Ступал он тихо, опасаясь разбудить Вальку.

– Студент? – негромко спросил офицер, и Юджин не сразу понял, что обращаются к нему.

Разлепил пересохшие губы.

– Нет пока. Поступать буду. Из-за блокады год потерял.

– Куда? Когда экзамены?

– Через полтора месяца. В педагогический, тут, в Сент-Невее.

– Совершеннолетний? Восемнадцать есть?

– Да.

Всхлипнул во сне Валька, и Юджин свободной рукой погладил его по плечу.

– У меня предложение, – сказал офицер. – Покатайся с нами первый месяц. К экзаменам можно и в дороге готовиться.