Дискурс не может существовать вне ситуации и контекста — лингвистического, социального, психологического, культурного и т. д.

Например, услышав слово «кошка», мы тут же подумали о красивом и грациозном животном, вспомнили, что в Древнем Египте кошка была священным животным, символом плодородия и Солнца, представили египетскую богиню Баст с головой кошки. Красота, грация, Древний мир, история — все эти образы и символы, ассоциирующиеся с кошкой, смысловые связи, составляют наш дискурс.

А фелинологу, зоологу, специализирующемуся на изучении кошек, наверняка в первую очередь придут в голову совсем иные мысли — о какой именно породе кошек идет речь, об их экстерьере, размере, привычках.

А еще кошки — это уменьшенная, более утонченная копия своих диких сородичей. Красивых роковых женщин часто сравнивают с хищными кошками — черными пантерами. Есть чудесный мюзикл Эндрю Ллойда Вебера «Кошки» («Cats»). Все это тоже составляющие определенного дискурса.

Знатоки литературы в свою очередь при упоминании слова «кошка», вспоминают, к примеру, одноименное стихотворение Шарля Бодлера[253]:

И это будет еще один дискурс.

Текст как языковая реальность может существовать только в контексте, а контекст, в свою очередь, проявляет себя в тексте с помощью дискурса. Чем больше смыслов и контекстов включает наш дискурс, тем богаче и даже, если хотите, значительнее наша речь.

Все это позволят сделать вывод, что с помощью дискурса мы связываем текст и контекст. Выделяют два основных типа дискурса — персональный (дискурс личности) и институциональный (дискурс представителя определенного социального института, социальной общности или культуры)[254]. Дискурс всегда направлен на конкретный объект, пребывающий в конкретной обстановке, и на определенную целевую аудиторию. Дискурс человека зависит от его образовательного, культурного, социального, психологического и т. д. статуса, любое коммуникативное взаимодействие происходит в рамках его дискурса. И если дискурсы людей ни в чем не пересекаются, они вряд ли поймут друг друга. Вспомним, к примеру, фразу, приписываемую французской королеве Марии-Антуанетте: «Если у них нет хлеба, пусть едят пирожные». Она очень точно отразила кардинальные различия между дискурсом привыкших к роскоши монарших особ, искренне не понимавших, что простолюдины могут не иметь средств на самую простую пищу, и дискурсом народа.

Или совсем уж современный пример разных дискурсов. Во время общения с членами Палаты молодых законодателей в 2017-м году спикер Совета Федерации Валентина Матвиенко предложила отказаться от студенческих общежитий и заменить их молодежными кооперативами и другими формами совместного проживания. По ее мнению, местные власти должны участвовать в проектах по обеспечению молодежи жильем, а саму жилплощадь следует передавать в собственность за «небольшую», как выразилась спикер Совфеда, плату. «Чтобы человек, который недорого заплатил за такую квартиру, мог понимать, что это уже его собственность. Пусть это 50 квадратных метров, но для начала это неплохо. Потом он заработает, эти метры продаст или вложит и улучшит свои жилищные условия», — цитирует спикера Совфеда РИА «Новости»[255]. Увы, спикер даже не подумала о том, что многие семьи порой всю жизнь копят деньги на пресловутые 50 квадратных метров. Дискурсы простых россиян и крупных политиков порой сильно отличаются друг от друга.

Еще одно значение слова «дискурс», которое часто можно встретить в современных СМИ, было предложено в 60-е годы французскими постструктуралистами. По их мнению, дискурс — это характеристика особой ментальности и идеологических ориентаций, выраженных в тексте, обладающем связанностью и целостностью и погруженном в социально-культурные, социально-психологические и прочие контексты[256]. Или другими словами, это некоторый образ мышления, идеология, которая проявляется словесно.

С этой точки зрения, на основании того, как человек говорит, какие синтаксические конструкции он использует, можно определить, что он думает на самом деле. Например, есть такое выражение, как «дискурс расистов». Говоря что-то, казалось бы, вполне нейтрально, люди при этом неизбежно разоблачают себя, демонстрируя, что у них есть расистские предрассудки. Отличный пример «дискурса расистов» приводит французский философ и писатель Жан Поль Сартр в своей книге «Портрет антисемита». «…антисемитизм, — утверждает он, — это прежде всего страсть. Разумеется, она может представать и в виде теоретической посылки. „Умеренный“ антисемит — это вежливый человек, мягко говорящий вам: „Лично я совсем не испытываю ненависти к евреям. Просто я считаю, что в силу таких-то и таких-то причин следовало бы ограничить их участие в жизни страны“»[257].

Теперь, когда мы немного разобрались, что такое дискурс, давайте поговорим, в каких дискурсах мы существуем, как использовать это себе во благо и улучшить собственное реноме, как научиться находить общий язык с окружающими. Увы, мы нередко пренебрегаем такими вещами, считая, что недопонимание — дело десятое, между тем, именно из-за него нередко случаются настоящие трагедии.

Вспомним для примера хотя бы легенду о Вавилонском столпотворении. Богатый, могущественный народ Вавилона жил безбедно до тех пор, пока его царь не решил, что неплохо было бы владеть не только Землей, но и Небом, где правил Бог и его ангелы. Тогда царь повелел построить самую высокую башню на свете, чтобы она выросла до самого неба. За возведение столь масштабного сооружения взялись шестьдесят тысяч человек. Благодаря тому, что они разговаривали на одном языке и хорошо понимали друг друга, дело быстро пошло на лад, башня становилась все выше и выше. Но Бог не хотел, чтобы люди завладели принадлежащим ему Небом. И тогда, как гласит предание, он решил разобщить строителей. Для выполнения своего замысла Бог послал на Землю семьдесят ангелов. Тем было приказано сначала лишить людей возможности понимать друг друга, а потом разбить их на группы и сделать так, чтобы в каждой люди говорили на новом, только им понятном языке.

«И вмиг все развалилось: те, кто лепил кирпичи, уже не могли разговаривать с теми, кто их носил. А люди, которые носили кирпичи, не могли ничего объяснить людям, которые складывали из этих кирпичей башню. Старший среди плотников не мог сказать своим подчиненным, что им делать дальше. Все перепуталось, и каждый обвинял остальных в том, что они ничего не понимают. Тут и началось то, что по-русски называют „вавилонским столпотворением“. Работа заглохла. Строители разбрелись по свету…»[258]. И ведь дело не только в языке — все мы знаем, что с любым иностранцем можно прекрасно поговорить, не зная ни слова на чужом наречии, поскольку 80 % информации мы получаем невербально. Суть предания о Вавилоне в том, что все эти люди внезапно перестали понимать друг друга — иными словами, лишились общего дискурса, их коммуникационные пространства больше не пересекались, что сделало их совместную работу в Вавилоне невозможной.