Известие пришло 15 марта, когда она была в Сент-Эндрюсе. Королева «сильно печалилась, а ее дамы проливали потоки слез». Мария утешала себя тем, что дни напролет скакала по полям, охотилась с собаками или соколами, переезжала с места на место. Рэндольф поехал с ней в Фолклендский замок, где на пологих холмах Ломонда раскинулись ее любимые охотничьи угодья. Там она внезапно удостоила его рассказом о «всех бедах и великих приключениях, которые выпали на ее долю после смерти мужа, и о том, что теперь она лишена всякой дружбы».

Мария чувствовала себя очень одинокой. В каком-то смысле она была слишком общительной для королевы. Она могла быть наивной, импульсивной и нетерпеливой, — отправив Мейтланда договориться о браке с самым завидным холостяком Европы, она ожидала скорого результата. Мария прислушивалась к своим советникам, но вряд ли испытывала к ним теплые чувства. Они были слишком эгоистичными, слишком заняты ссорами друг с другом — понять это мог только тот, кто вырос в Шотландии. Мария была обаятельной королевой, не скрывавшей своих чувств, но ей тоже требовалась эмоциональная поддержка, которой она лишилась после смерти матери. Во многих отношениях Шотландия оставалась для Марии чужой. Здесь было мало людей, с которыми она могла поговорить по душам, разве что с четырьмя Мариями, однако ее компаньонки знали страну не лучше, чем она. Мария любила родственников, но они часто ее предавали. Теперь умер герцог де Гиз, заставив ее осознать все ужасы религиозной войны.

Но через неделю она получила желаемое. Когда Мария охотилась в окрестностях Питлесси, Рэндольф привез ей письмо с соболезнованиями от Елизаветы, которая собственноручно написала послание. Мария остановила лошадь, прочла письмо, и «слезы капали у нее из глаз».

«Месье Рэндольф, — сказала она, — я получила великое утешение, самое большое из возможных, от моей дорогой сестры, нежной кузины и друга. И хотя слезы не дают мне говорить и читать дальше, Вы не должны сомневаться, что это письмо утешило меня больше, чем все, что было сказано мне с тех пор, как до меня дошла весть о смерти дяди».

Она спрятала письмо на груди. За ужином, уже, казалось бы, в одиночестве, она достала письмо, снова прочла его и сказала вслух: «Господь не покинет меня. Я получила от королевы, моей английской сестры, лучшее из всех писем, которые когда-либо получала, и, уверяю Вас, оно очень меня утешило».

Мария была искренне благодарна за письмо, но последняя сцена являла собой продуманный спектакль от начала до конца. Мария знала, что за ней наблюдают слуги, которые, как ей было известно, подкуплены Рэндольфом, а он, в свою очередь, проинформирует Сесила обо всем происходящем. Она научилась устраивать спектакли. Несмотря на удовлетворение от письма Елизаветы, Мария не питала иллюзий в отношении того, что встреча двух королев когда-либо состоится; однако она предпочитала не показывать своего разочарования, а держать Елизавету в неведении.

Мария больше не желала терпеть обид и сделала вид, что чрезвычайно занята в те летние месяцы, когда могла бы состояться перенесенная встреча. Чтобы не выглядеть просительницей, она занялась подготовкой нового королевского турне, на этот раз в Эршир, а оттуда в Аргайлшир и на восток горной области, где жило большинство населения, говорящего на гэльском.

Тем временем Нокс раздул еще один скандал. Через несколько дней после осуждения Хантли парламент принял закон против супружеской измены, которая теперь каралась смертью. В ту же ночь один из французских священников Марии был найден в постели замужней женщины, что стало еще одним доказательством нравственной порчи, источником которой служит месса. Нокс с трудом сдерживал радость и попытался настроить свою паству в соборе св. Джайлса против Марии и ее распутного двора. В его обвинениях не было ничего нового:

Когда летнее турне наконец началось, внимание Марии переключилось на развлечения на свежем воздухе, которые она так любила, — стрельбу из лука, псовую и соколиную охоту. Но европейская тайная дипломатия не была забыта. В конце июля, перед отъездом из Аргайлшира, к ней из самого Лондона прибыл Луис де Пас, посланник де Куадра. Мария с радостью приняла его.

Елизавета хотела предупредить Мейтланда, что тайные переговоры с испанцами должны прекратиться. На ее гнев можно было бы не обращать внимания, если бы Мария получила поддержку от семьи Гизов. Для нее это была самая благоприятная возможность сбросить путы, которыми так настойчиво оплели ее англичане. Желаемый брак она могла заключить только при условии союза с ведущей европейской державой, а поскольку Екатерина Медичи отказывала ей в помощи, этим союзником, по ее убеждению, должен стать Филипп II. Аргумент же против эрцгерцога состоял в том, что он — несмотря на то что был Габсбургом и кузеном Филиппа — не обладал достаточным влиянием, чтобы заставить Англию признать право Марии на наследование престола, не говоря уже о том, что Сесил прочил его в мужья Елизавете.

В то время, когда Мария вела переговоры с де Пасом, ее дядя торговался за эрцгерцога. На кардинала не произвели впечатления возражения Марии, и он до такой степени был уверен в своей способности уговорить племянницу, что, не известив ее, отправился в Инсбрук, чтобы подписать соглашение.

Поездка оказалась напрасной. Мария с самого начала не собиралась принимать предложение эрцгерцога, а когда полностью осознала двуличие дяди, то открыто взбунтовалась. Позже она признавалась своей тетке, герцогине Арсхот: «Нельзя сказать, что я не считала это возвышенным и достойным — просто менее полезным в продвижении моих интересов, а также интересов страны, на которую я имею некоторые права».

Неожиданный кризис разразился после того, как сэр Томас Смит, новый английский посол во Франции, сообщил о якобы известных ему условиях соглашения Марии с доном Карлосом. Его ввела в заблуждение неточность французских осведомителей, ошибочно предположивших, что ее дядя разорвал соглашение с папой римским, чтобы отдать Англию дону Карлосу в качестве приданого. Если бы он знал, что Филипп II отвечает на посулы Мейтланда только ради противодействия возможному браку с Карлом IX, и прекратит переговоры, как только окончательно убедится, что Екатерина отвергла эту идею, то у англичан не было бы причин паниковать.

Смит заблуждался, но его сообщение приняли за чистую монету. В марте 1563 г., через три месяца после сокрушительного поражения гугенотов при Дре, когда их лидер Конде был захвачен католиками в плен, противоборствующие стороны заключили мир в Амбуазе. Затем, к ярости и досаде Елизаветы, они объединились, чтобы изгнать английскую оккупационную армию из Нормандии.

Объединенное французское войско начало наступление на Гавр, англичане стойко оборонялись, но против них были плохая погода и чума. К концу июня у них не осталось другого выхода, кроме как сдаться. Это было унизительное поражение, хотя и не полная катастрофа, потому что Гизы не получили столь желанную власть над Нормандией.