Р<оссии>, начиная с апреля [677]. Большая просьба: если прочтете и понравится, напишите от себя в редакцию, — а м<ожет> б<ыть> не от себя, пусть кто-нибудь из знакомых напишет — какие-нибудь одобрительные слова, просто: Читатель (не могла ли бы написать Ваша сестра? Вашу руку знают) — а то волероссийцы — неявно, но все же — как-то затруднялись брать, — вещь на 2, на 3 номера. Можно написать по-чешски. И лучше — после майского №, когда они начнут отчаиваться в нескончаемости!

Да! чудная и скорая оказия для башмаков: в Париж в конце марта — м<ожет> б<ыть> уже в 20-тых числах — значит, на днях — едет Сталинский [678]. Позвоните ему по телефону, чтобы условиться, но де́ла не называйте: по телеф<ону> отказать легко. Он весь день в «В<оле> Р<оссии>». Думаю, для меня — повезет. Только непременно почерните подошвы, — хорошо, если бы кто-нибудь поносил день, два. Скажите Сталинскому (Евсей Александрович), что очень нужно, что башмаки лежат уже полгода и т. д. Пусть везет на риск. М<ожет> б<ыть> возьмет и Муриного медвежонка. (Воображаю радость Мура! Обожает зверей!) Мур весь в Вашем, башмаки редкостные, всю зиму носит, ни разу не чинила.

До свидания. О Маяковском напишу непременно. Но лучше сказали Вы: грубый сфинкс. О нем (и о двух других) появится на днях очень хорошая статья С<ергея> Я<ковлевича> во франц<узском> журнале [679]. Пришлю. Как Вам понравился перевод Р<ильке>? [680] Целую Вас. М<ожет> б<ыть> в этом году соберетесь в Париж? (На Пасху!) А? Провели бы с Вами чудный месяц! — Подумайте.

                             МЦ.

Впервые — Письма к Анне Тесковой, 1969. С. 72–74 (с купюрами). СС-6. С. 377–378. Печ. полностью по кн.: Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 106–108.

29-29. Н.С. Гончаровой

Дорогая Наталья Сергеевна! Буду у Вас в пятницу, но не к 8½ ч<а-сам>, а если разрешите пораньше, часам к 7-ми, на Visconti. Я Вас так давно не видела, что мне того сроку (под страхом поезда!) мало. (Вообще, я Вас гораздо больше люблю, чем Вы меня, — чему и радуюсь, ибо нет хуже, чем когда наоборот!) [681] Да! Рукопись (для первой книги) [682] сдала и крайний срок говорит о неразбивке набора. Я боюсь. Вы тоже. Попросите М<ихаила> Ф<едоровича>. А то скоро поздно будет. — Спасибо за деньги, получила и уплатила.

Итак, до пятницы. Целую Вас.

                             МЦ.

2-го апреля 1929 г., вторник.

<Приписка на полях:> Вернулся из Праги Сталинский. Очень хочет пригласить Вас и М<ихаила> Ф<едоровича> к себе. Он вас обоих, очень любит, даже предан.

Впервые — Наше наследие. 2005. С. 80. Печ. по: Цветы и гончарня. С. 33.

30-29. А.А. Тесковой

Meudon (S. et О.)

2, Avenue Jeanne d’Arc

7-го апреля 1929 г.

Дорогая Анна Антоновна! Нынче кончила переписку своей большой работы о Гончаровой, пойдет в В<оле> России, в апрельском номере [683]. Сербская уже переводится. В общей сложности — 7 печатных листов, очень устали глаза.

Первое письмо — Вам, и первое в письме — нежное спасибо за посылку. Башмаки чудные, таких в Париже не найдешь, будут служить мне как Муру — его, которые всю зиму носит не снимая. Мурин медведь и барашек до сих пор целы: жалеет: не ест. Отгрызет маленький кусочек от подножья овцы и — «Ой, что́ я сделал! Жа-алко!!» Алину коробку — не жалели, а бумажки жалели, не рвали и храним. Сталинский, привезший, много рассказывал о Чехии, особенно она [684]. — Вы ее не знаете? — добродушная дама в каракулевом саке. Почему-то от Праги — в восторге. Говорю почему-то, потому что ни с мостами, ни с островками, ни с туманами не связывается. Но было приятно, что хвалит Прагу.

Я ничего не умею хотеть, кроме как в работе, в которой не хотеть — не умею. Ничего не умею добиваться. Мне всегда за кого-то и что-то стыдно, когда у меня нет того, на что я вправе — только любовь дает права — когда у меня нет того, без чего я — не я. Кому-то и чему-то ведь было бы несравненно лучше, если бы я завтра же, забрав и Мура и Алю, могла выехать к Вам в Прагу. Я Вас считаю самой настоящей Муриной крестной, обе (одна крестила, другую вписали) — неудачны: совершенно равнодушны [685]. О<льгу> Е<лисеевну> <Колбасину->Чернову (вписанную в метрику, — отсутствовавшую) Вы должны знать по Союзу Писателей. Мы у нее жили по приезде в Париж. Лучший пример: ее дочери чудно шьют и мать боготворят [686], Мур из всего молниеносно вырастает, лоскутов — полный дом, — ни рубашечки. И попросить нельзя, — удивленные лица. Не заходит никогда. Мура водила раз за всю зиму. Другая (собственно-крестившая) Мура любила до полутора года, потом перестала — неизвестно почему. За всю зиму была — раз. Живет в трех минутах. Всё это на час, а крестные — навек. Поэтому, хотите или не хотите, я Вас самым серьезным образом считаю Муриной крестной — пусть заочной, но самой настоящей и любящей. Крестный его — Ремизов [687] — его не видел ни разу (живет в Париже) и ни разу не позвал. Мне не повезло. Но, руку на́ сердце положа, я Вас в крестные тогда не позвала только из-за того, что крестил о<тец> Сергий [688], который бы мог узнать, что Вы не православная, и даже наверное знал (общий круг). А помните увлечение Муром Г<оспо>жи Андреевой? [689] (Живет в Кламаре, в 20 мин<утах> от Медона). — И не вспоминает!

…Ах, дружба, любовь двухдневная, —

А забвенье — на тысячу дней! [690]

(Женские — стихи). Может быть я долгой любви не заслуживаю, есть что-то, — нужно думать — во мне — что все мои отношения рвет. Ничто не уцелевает. Или — век не тот: не дружб. Из долгих дружб — только с Вами и кн<язем> Волконским [691], людьми иного поколения. Да! о дружбах. Недавно праздновали первую годовщину «Кочевья» [692]. Была и я — как