Шейх не забыл представить сыну тех четверых молодых людей, которых привел с собою Мустафа, и пригласил их приходить не чинясь. Они уговорились, что с писарем Кайрам будет читать книги, с художником — время от времени совершать небольшие путешествия, с купцом — наслаждаться пением и танцами, а любителю дружеских застолий поручалось распоряжаться праздниками и прочими увеселениями. Молодые люди тоже не остались без подарков и довольные ушли из дворца.

— А ведь это все старик, — рассуждали они между собой. — Это его мы должны благодарить! Разве мы могли подумать, что все так обернется, когда в тот день остановились перед домом шейха и принялись перемывать ему косточки?

— Мы же вообще могли пропустить его поучения мимо ушей, — сказал один из них. — Или даже поднять на смех. Разве ж можно было догадаться, что этот жалкий убогий старикашка — мудрец Мустафа?

— И что удивительно, — добавил писарь, — ведь на этом самом месте мы говорили тогда о своих заветных желаниях! Один из нас мечтал о путешествиях, другой о танцах с пением, третий о веселых праздниках с друзьями, а я — о книгах и хороших историях, которые мне так нравится слушать. И ведь все наши мечты исполнились! Теперь я могу читать все книги шейха и даже покупать новые по своему усмотрению!

— А я могу устраивать ему застолья, разные праздники и сам принимать в них участие, — подхватил его товарищ.

— А я могу слушать пение и музыку, сколько моей душе будет угодно, и любоваться танцами, ведь мне теперь разрешено в любой момент брать для этого его рабов!

— А я, который по недостатку средств ни разу города не покидал, теперь смогу отправиться в любое путешествие, какое только мне понравится.

— Да, — согласились они друг с другом, — как хорошо, что мы пошли со стариком! Ведь еще неизвестно, как бы сложилась наша жизнь, не послушайся мы его.

Вот такие разговоры они вели по дороге, прежде чем, счастливые и довольные, разошлись по домам.

Много лет тому назад, когда дороги, что вели через Шпессартский лес, были еще скверными и ездили по ним не так много, как нынче, шли по этому лесу два молодых человека. Одному из них было лет восемнадцать, и был он кузнецом, другому по виду больше шестнадцати было не дать, этот второй был подмастерьем у ювелира и впервые в жизни отправился странствовать по белу свету. Дело было к вечеру, и темные тени от высоких сосен да буков уже легли на узкую дорожку, по которой шагали друзья. Кузнец бодро что-то насвистывал, а то принимался играть со своим псом по кличке Шустрый и нисколько не беспокоился по поводу того, что вот уже и ночь надвигается, а никакого порядочного ночлега поблизости не видать. Зато Феликс, так звали ювелира-подмастерье, то и дело с опаской озирался по сторонам. При каждом порыве ветра ему все чудилось, будто он слышит чьи-то шаги, а в кустах по обочинам ему все мерещились какие-то лица.

Нельзя сказать, что подмастерье был каким-то особо суеверным или пугливым. В Вюрцбурге, где он учился, он слыл среди товарищей отчаянным храбрецом, которого так просто на испуг не возьмешь, но сегодня у него было как-то неспокойно на душе. О Шпессарте рассказывали всякое, говорили, будто тут орудует какая-то большая шайка разбойников, на их счету, дескать, немало грабежей, случившихся здесь в последнее время, и несколько страшных убийств, произошедших совсем недавно. От этого подмастерью было как-то не по себе — он опасался за свою жизнь, ведь им вдвоем будет ни за что не справиться с вооруженными бандитами. Вот почему он думал про себя, что напрасно послушался кузнеца и пошел с ним через лес, нужно было раньше остановиться на ночь где-нибудь на опушке.

— Если меня сегодня ночью ограбят и убьют, лишив не только всего добра, но и жизни, то это будет на твоей совести! — сказал он наконец своему товарищу. — Это ты меня уговорами заманил в такое жуткое место!

— Не трусь! — отвечал тот. — Чего нам, ремесленникам, бояться? Или ты считаешь, что господа разбойники окажут нам такую честь и нападут на нас, чтобы ограбить и убить? Ради чего им так стараться? Ради моего выходного платья, которое у меня в ранце? Или ради нескольких медяков, припасенных в дорогу? Нет, это надо ехать четвериком да разодетым в пух и прах, чтобы они пошевелились ради такой добычи и пошли на убийство.

— Стой! Слышишь, вроде как свист! — испуганно воскликнул Феликс.

— Да это ветер свистит среди деревьев! — успокоил его кузнец. — Давай, шагай вперед, уже недолго осталось!

— Тебе-то хорошо говорить, — заныл подмастерье. — Вот спросят они у тебя, что несешь с собой, обыщут да найдут у тебя только и всего — твое выходное платье, один гульден и тридцать крейцеров, а меня-то они сразу порешат, потому что у меня с собой и золото имеется, и украшения кое-какие.

— И зачем, спрашивается, им тебя ради этого убивать? Вот представь, выйдут сейчас из-за кустов четверо или пятеро молодцев с заряженными ружьями, возьмут нас на мушку и спросят так вежливо: «А что это вы несете, любезные? Не беспокойтесь, мы просто хотим избавить вас от тяжелой поклажи», ну и так далее, все чинно и спокойно. Ну а ты, как умный человек, откроешь свой ранец и тоже очень вежливо выложишь на землю свое барахлишко — и желтую жилетку, и синий кафтан, и две рубахи, и все шейные платки, и браслеты, и гребенки, и прочую мелочь, а потом сердечно поблагодаришь их за то, что они оставили тебя в живых.

— Ишь, чего придумал! — разгорячился подмастерье. — С какой это стати я должен им отдавать украшения, которые у меня приготовлены для моей крестной, доброй графини? Да ни за что! Пусть лучше заберут мою жизнь, пусть порежут меня на куски! Она мне как мать родная! Воспитывала меня, заботилась обо мне с моих десяти лет! Заплатила за мое обучение, за одежду, за все, за все! И вот теперь, когда я наконец могу ее навестить и отдать ей украшения, которые она заказала у моего мастера, и показать ей мои собственные изделия, чтобы она увидела, чему я научился и что уже умею делать, — теперь я должен ни с того ни с сего взять и запросто все отдать, да еще и желтую жилетку в придачу, которую она мне подарила? Нет, уж лучше умереть, чем отдать этим дурным людям украшения моей крестной!

— Не будь дураком! — воскликнул кузнец. — Если тебя убьют, то твоя графиня так и так ничего не получит. Поэтому лучше уж отдать украшения, зато жизнь сохранить.

Феликс ничего на это не ответил. Тем временем незаметно опустилась ночь, на небе вышел тонкий месяц, от которого было так мало света, что на пять шагов вперед невозможно было ничего разглядеть. Феликсу становилось все страшнее и страшнее, теперь он старался держаться поближе к товарищу, давешние речи которого не оставляли его в покое: он так и не мог решить, согласиться с его доводами или нет. Так прошли они еще не меньше часа, как вдруг заметили в некотором отдалении свет. Подмастерье высказал опасение, что, может быть, это разбойничий притон, от которого лучше все же держаться подальше. Но кузнец растолковал ему, что разбойники живут в пещерах или землянках, а это — тот самый постоялый двор, о котором им говорил еще человек, повстречавшийся перед самым лесом.