скармливают друг другу замороженные сладости, а у него возникает идея. Ханна, говорит он, и она поворачивает к нему порозовевшее лицо. Сможешь завтра весь день побыть с Гретой? Я хочу съездить в Филадельфию, поездом.

Она роется в сумочке и протягивает Грете две потертые долларовые купюры. Обезьянка, говорит она, твоя бабушка умирает по шоколадному печенью. Грета уходит: заказывать у прилавка – любимое из ее занятий.

Ханна вглядывается в Кроха. Ты хочешь увидеться с Ильей? – спрашивает она.

А что? Думаешь, это плохая идея?

Да нет. А что ты надеешься там найти?

Может, она у него, говорит Крох. Может, она его выбрала. Это было бы плохо, но не так плохо, как совсем ничего не знать.

Разве ты не звонил ему сразу после того, как она исчезла? Ты же не думаешь, что детектив не нашел бы ее, будь она там? – Ханна берет его руки в свои, и ощущение от касания поражает: птичьи косточки, истонченная кожа.

Звонил, конечно. Насчет детектива не знаю. Но сам к нему я не ездил.

Ханна сдувает седеющую прядь с глаз: Так ты что, думаешь, Илья солгал?

Глядя, как Грета мчится к ним с высоко поднятым печеньем, Крох говорит: Я бы на его месте так сделал.

Ханна поигрывает красно-белой соломинкой, размышляя. Грета забирается к ней на колени. Хорошо, говорит Ханна. Может, то, что ты там ее не найдешь, что-нибудь тебе даст. Закроешь тему. И снова начнешь жить.

Посмотрим, говорит Крох. Думаю, попытаться стоит.

Ханна притягивает Грету к себе, длинными руками обнимая дочь Кроха, умиротворенную, тихую. Две версии одной и той же девушки поглядывают на него.

Мой пузатый Орфей, театрально говорит Ханна, обращаясь к светильнику, который с теплым шипением только что зажегся над головой. Мой Орфей спускается в подземное царство, насвистывая свою нежную песню.

Грета, которая вряд ли понимает, о чем речь, слышит смех в голосе бабушки и хохочет, сверкая кривоватыми зубками.

* * *

Крох, выехавший на самом раннем из поездов, идет по просыпающемуся городу. Ему нравится Филадельфия, ее нешуточная суровость. День прохладный и ясный. На то, чтобы добраться до дома Ильи, уходит куда дольше, чем ему представлялось: несколько миль велосипедной дорожкой по берегу Скулкил. Ветер рябит воду, обдает холодком, весело посвистывает в ушах. Гоночные лодки изящно скользят мимо, восьмерки, ползучие чудища, путь вверх по реке прокладывают себе мышечным усилием. Наконец он узнает церковь, у которой толпятся перед занятиями школьники в форме. Он уже был здесь однажды с Хелле, когда та забирала свои вещи из дома Ильи, чтобы перевезти их к Кроху. С минуту он стоит перед кирпичным особняком, затем неохотно стучит. Дверь открывается.

Кроху на мгновение кажется, что он смотрит в зеркало, в котором отражено его будущее. Оно так себе. Невысокий мужчина, темноволосый, с челюстью кирпичом; некогда красивое лицо в комьях и сгустках вроде свернувшегося молока. Илья, предыдущий муж Хелле, протягивает белую руку и проводит его внутрь.

В квартире холодно и веет одичанием, а вокруг столько пивных бутылок и коробок от еды на вынос, что Крох заключает немедленно: Хелле здесь нет. Беспорядка она не выносит.

Они стоят в мрачной кухне, и Илья произносит с акцентом, который Крох определяет как русский: Скажите мне. Значит. Она мертва.

Разве? – говорит Крох.

Я не знаю, говорит Илья. Я думал, что это то, что вы пришли мне сказать.

Нет, говорит Крох. Могу я присесть?

Да, да, да, спохватывается Илья, очищая стул от газет. Простите, что не предложил. Я полагал, вы носитель плохих вестей.

Нет, новостей нет, говорит Крох. Я просто хотел вас увидеть.

Отсутствие новостей – это плохая новость, улыбается Илья, показав бурые, с оголившимися корнями зубы. Он и сам усаживается, повертев в руках сигарету, затягивается, отчего скулы облегает желтоватой кожей, но, когда выпускает дым, лицо снова становится мягким.

Так, значит, вы пришли спросить, здесь ли Хелле и видел ли я ее. Могу лишь сказать: нет. К моему величайшему сожалению, как вы понимаете.

Крох и впрямь понимает. Хелле переехала к Кроху сразу после того, как ее брак с Ильей распался. Он скрипач в оркестре, и у него проблемы с психикой. Хелле рассказывала Кроху о том, как он впадал в ярость, как расшвыривал мебель, как держал ее за горло над перилами верхнего этажа. Познакомились они во время последней побывки Хелле в реабилитационном центре, когда ей было чуть за тридцать, она там целый год провела. Ушла она от Ильи, когда тем овладела столь злая тоска, что он вздумал вонзить себе нож в сердце, и состояние это только усилилось, когда, очнувшись в больнице, он обнаружил, что Хелле с ним больше нет. Два года понадобилось ему на то, чтобы выйти из больницы и снова взяться за инструмент. К тому времени Хелле жила с Крохом, а Грете был уже год.

Я был бы счастлив, если бы она пришла ко мне, говорит Илья, теперь уже через силу. Но, увы, она не придет. А я еду домой.

Домой? – переспрашивает Крох, поднимая глаза. – В Россию?

В Одессу, мягко уточняет Илья. Я умираю и хочу умереть рядом со своими. И потом, эта страна потеряла то, что составляло ее очарование. Изобилие, знаете ли. Боюсь, все скоро развалится. Центр не может удержать, и все такое прочее. Как бы то ни было, с Украиной особой разницы нет. В общем, вернусь туда, откуда пришел. Есть в этом некая миленькая симметрия, да?

Крох не знает, что на это сказать. С подошвы холма раздается звук церковного колокола, Крох сначала отсчитывает удары, потом сбивается. Наконец он говорит: Сожалею, что вы больны. Я знаю, мы не друзья, но мне грустно об этом слышать.

О нет, я умираю, говорит Илья. Не болен. Я рожден умирающим. Но это не такая уж редкость. Таких, как я, в мире полно. Но зачем вам понадобилось сказать, что мы не друзья? Вы и я – не враги. Совсем наоборот. Братья по оружию, ходячие раненые. Связаны Хелле. Не так сильно отличаемся друг от друга.

Он долго смотрит на Кроха, потом отводит взгляд. Однако, если вы спросите меня, и меня правда поражает, что вы пока этого не спросили, вам следовало бы перестать искать ее.

Почему? – произносит Крох.

Я не верю, что она жива. У меня такое чувство уже какое-то время. Мне жаль, если это причиняет вам боль.

Что ж, а я твердо уверен, что жива, говорит Крох.

Да, говорит Илья, мы во многом похожи, это правда, но мы не одинаковые. В вас все еще остался