Сильви наблюдает за ним, когда он раздает проверенные работы, заглядывает ему в лицо, получая свою. Уходя, спрашивает: Профессор Стоун? Насчет моей оценки? Остальные выходят, он слышит их шаги в коридоре, голоса звучат нестесненно и на лестнице вниз становятся еще громче. Он забирает свои вещи, распахивает перед Сильви дверь, запирает на ключ, когда они оба вышли.

У вас пятерка с минусом, Сильви, говорит он.

Я знаю, говорит она. Я надеялась на пятерку.

Он улыбается, и она улыбается дружелюбно в ответ. У нее живое, вечно голодное личико: мордашка щенка, который ждет ласки. Крох говорит мягко, как может: Сильви, пятерка – это “идеально”. У меня никогда не было идеального ученика. Не идеален никто.

Он говорит это, и все же некий странный трепет, острота переживания подсказывают ему, как хочется найти того, кто докажет, что он неправ.

Что ж, говорит Сильви, толкая дверь в бодрящий холод. В солнечном свете темные родинки на ее лице выглядят темней, а кожа – прозрачней. На висках – голубые ветви. Она стоит, вся нескладная, нога заведена за ногу. Ее взгляд мечется то в сторону, то назад к его подбородку. Испытайте меня, быстро, себе под нос, произносит она.

Слоистая речь. Он прощально машет рукой и уходит. Квартала через три срабатывает лестничное остроумие. “Мне ли пытаться”, вот что следовало сказать.

Нечто подобное случается раз в несколько семестров: то застенчивая девушка краснеет, когда он стоит рядом, то взор самоуверенной обещает невесть что. Хелле считала, это потому так, что Крох маленький, нежный и излучает заботу. Они видят в тебе мужа, сказала она и рассмеялась.

Я-то думал, это потому, что я так необоримо сексуален, ответил он.

О, ты сексуален, подтвердила она. Но ты ближе к земле, ты не подавляешь. Не представляешь угрозы.

Кроха это задело. Так ты меня видишь? – сказал он наконец.

Хелле подошла ближе и прижалась лбом к его лбу. Ее глаза улыбались. Я вижу своего лучшего друга, сказала она.

На тот момент этого хватало.

* * *

Он наводит порядок в фотолаборатории, гадая, куда девались его мечты. Не так уж огромны они были; не так уж и неподъемны, чтобы не реализовать. Наследие Аркадии проявлялось еще и в том, что его представления о счастье не совпадали с общепринятыми; им двигало стремление к безопасности и надежности, к жизни, в которой есть кров и любовь, и довольно денег на книги и на еду, а в качестве роскоши – поиск истины средствами искусства. Роскошь – это вглядываться вглубь, искать прямой путь к сочувствию, к отклику. Невыполнимым это не выглядело. Однако в городе, где талантливых художников не счесть, его тихое, неспешное продвижение выглядело отсутствием амбиций. Но и этот напор, после Хелле, пропал.

В нахлынувшем вдруг гневе он хватает проявленную фотографию – контрольный экземпляр, напечатанный, чтобы определить, какая обрезка требуется, – и исписывает весь оборот. Перечисляет персональные выставки, которые, он знает, он должен хотеть устроить, профессиональные сообщества, в которые необходимо вступить, конкурсы, которые нужно выиграть, галереи, в которых следует выставляться, и цены, которые нужно спрашивать за свою работу. Намечает новую серию портретов, увеличенных до того, что целое поглощают детали: это волосок, это фаза движения. Набрасывает пошаговый план на следующий год, чтобы все это воплотить, и, запирая фотолабораторию, чувствует в себе силу.

Но лист фотобумаги смущает его: что за пошлая пачкотня. Выходя из здания, Крох складывает его снова и снова, засовывает в бумажник, где он лежит весь день, неприятно бумажник распирая, а вечером вываливается из кармана, будто подтверждая этим что-то, что Крох и так уже знает, и Крох с облегчением выбрасывает его наконец в мусорное ведро.

* * *

Ему названивают его женщины. Ханна каждый день из своей пустыни; раз в несколько недель Пух, Мэрилин, Мидж, Иден, Реджина, Лисонька. Раз в неделю Астрид, затаив дыхание, ждет новостей. Он, как всегда, говорит, что ничего нет ни от полиции, ни от частного детектива. Детектив, похожий на хорька, пышными усами переплюнувший самого Эркюля Пуаро, – клише ухоженности, что, как ни странно, при первой встрече вызвало у Кроха доверие к этому человеку. Но теперь Крох начал подозревать, что детектив только и делает, что прикарманивает тысячу долларов в неделю, что Кроху, вообще говоря, не по средствам. Голос Астрид всегда немного срывается по телефону.

Сегодня она говорит: О, моя бедная девочка. Она мертва, я это чувствую.

Вспышка гнева, и Крох говорит: Астрид. Она где-то есть. Я верю, она жива.

Вздох на другом конце провода. Согласие на вдохе. Да, медленно произносит она. Прошу тебя, верь. Один из нас должен.

Сразу после того звонит Джинси, где-то рядом повизгивают ее близнецы. В прошлом году Джинси шесть месяцев не разговаривала с Крохом после того, как пригласила их с Хелле на ужин, накормила, как гусей, предназначенных для фуа-гра, и принялась наверчивать на палец свои пряди, так что они диким вихрем встопорщились у нее вокруг головы. Кончилось тем, что Хелле, отложив вилку, сказала: Ладно, Джин, давай выкладывай, что это все значит. Тут Джинси поглядела на Кроха и выпалила, что ей уже сорок два, и она всегда думала, что не хочет детей, но теперь она очень хочет, и хорошо бы Хелле и Крох согласились предоставить ей сперму, и, о боже, она в самом деле это сказала. И она не хочет их обидеть. Может, подумаете об этом, а? И они сказали что да, подумают, и, взвешивая, поехали домой. Крох смотрел, как Хелле раздевалась в ту ночь в темноте, как медленно сползало с ее плеч черное платье. Обнаженные плечи вдруг затряслись. Он протянул руку, чтобы утешить, но выяснилось, что Хелле хохочет. Отсмеявшись, она сказала: Ты должен это сделать. Это было бы правильно. К тому же все знают, что тебе следовало жениться на Джинси. Ты был бы счастливей. Вяло улыбнулась, натянула на себя простынь и заснула. И тогда Крох ответил Джинси отказом, хотя это разбило ему сердце. Отказ свой он объяснил тем, что довольно ему того, что в жутком нынешнем мире уже присутствует одно его чадо. Хотя про себя он знает, что отказался из-за стойкого нежелания Хелле ревновать. Через полгода Джинси, беременная двойней, позвонила им в дверь, вошла с охапкой пионов и шоколадным тортом, сказала: Всё, забыли! – и жизнь пошла себе дальше.

Повесив трубку, Крох собирается вернуться к настенной росписи в комнате Греты – он занят сейчас великаном Титусом рядом с Привратной сторожкой, – когда телефон звонит снова, и это Ханна.

Ничего? – справляется она.