Грамотных машинисток передавали по знакомству, как несомненную ценность.

Иван Антонович отчётливо видел, как плетутся бумажные сети, как опутывает живое дело бумажная волокита, как страдает труд великих подвижников науки. Музею срочно нужно было собственное помещение. Отчётливо осознавая происходящее в стране, Ефремов понимал, что быстро разрешить ситуацию мог только один человек — Иосиф Сталин. И созрело письмо — простое, ясное, в котором учёный секретарь Палеонтологического института, кандидат биологических наук Ефремов подчёркивал неоценимое значение коллекций и предлагал передать музею пустующее помещение графских конюшен в Нескучном саду, рядом со зданием Президиума АН СССР.[134]

Конюшни и манеж составляли единое здание, входившее в ансамбль Нескучного сада. В середине XIX века корпус был перестроен в зал для загородных царских приёмов, ныне заброшенный и разрушающийся.

Когда писалось письмо, в манеже были сложены ящики с экспонатами музея здравоохранения. Их собирались вынести, а здание передать академику Ферсману для развёртывания Минералогического музея. Та же часть, в которой находились конюшни, пустовала. Просторное помещение и высокие потолки вполне подходили для монтировки скелетов крупных динозавров. Конечно, все экспонаты музея здесь развернуть было невозможно, однако это лучше, чем ничего.

Письмо подписали ведущие специалисты института.

Иван Антонович с женой напряжённо ждали ответа. И рождения ребёнка.

В сентябре родился сын, которого Иван Антонович назвал Алланом — в честь любимого героя детства Аллана Квотермейна.

К октябрю стало известно, что письмо дошло до вождя народов, и бывшие конюшни графа Орлова-Чесменского переданы музею.[135]

Перед проведением Всемирного геологического конгресса надо было специально подготовить залы для размещения коллекций, сделать полный ремонт вплоть до настилания новых полов, соорудить постаменты и витрины, а затем заново смонтировать разобранные скелеты древних чудовищ.

Переехавший из Ленинграда институт насчитывал 16 научных и 13 научно-технических сотрудников. Воссоздание экспозиции воодушевило небольшой коллектив палеонтологов. Коллекции высвобождались из ящиков. К Всемирному геологическому конгрессу монтировались новые экспонаты.

В начале лета 1937 года Ефремов оказался действующим лицом сцены с новым препаратором Марией Фёдоровной Лукьяновой. В ПИН тридцатилетняя женщина с тремя классами церковно-приходской школы, член ВКП(б), пришла по совету двоюродной сестры после работы в фабричной библиотеке, где она попала под сокращение. Владимир Самуилович Бишоф обучал препараторов научно-технической обработке скелетов. Работа пыльная, грязная, кругом одни мужчины. Да и боязно: шутка сказать, настоящая наука! Привлекало Марию Фёдоровну ещё и то, что в ПИНе занимались образованием сотрудников: в кружках обучали палеонтологии, зоологии, физиологии, немецкому языку.

Мария Фёдоровна с белыми после работы в библиотеке руками старалась вовсю, хотя сотрудники подшучивали, что такую грязную работу нельзя делать такими нежными ручками.

Заходил в препараторскую Ефремов — вежливый, уважительный; красивое благородное лицо, синий костюм, всегда белоснежный воротничок, из рукавов — белые манжеты. Только вот заикается сильно.

В конце мая Лукьяновой поручили взяться за скелет — метра два длиной и полтора шириной. Над ним работали всю зиму и всю весну — поковыряются и бросят. Только и видно — песок плотный, а в нём череп и кости. Мария Фёдоровна вспоминала: «Я с ним быстро разобралась, тем более что конечностей не было. Рёбра сложила на лоток, песок мне уборщица помогла вытащить. Вёдрами таскали… Принялась работать над черепом. Владимир Самуилович и предлагает: «Не могли бы вы сверхурочно поработать? Надо успеть смонтировать скелет к конгрессу». Вот для него я и старалась. Конечно, и денег хотелось подзаработать сверхурочно, тогда ведь мало платили. Быстро управилась, череп положила на лоток, работаю над ним. А тут Иван Антонович заходит. Он любил приходить к нам, не то что некоторые учёные — дадут работу и забудут. Владимир Самуилович докладывает: «Вот, мол, Мария Фёдоровна отпрепарировала скелет». Иван Антонович прямо удивился и недоверчиво так спрашивает: «Так быстро?» Я прямо похолодела: ведь конечностей нет, многих позвонков тоже нет. Наверное, думает, что я половину костей для скорости выкинула. Ноги подкашиваются, но всё-таки встала и лепечу: «Иван Антонович, здесь все свидетели. Я ничего не выкидывала, даже песок чуть ли сквозь сито не просеяла. Ног у скелета не было, а рёбра и череп — вот они». Как он хохотал! Схватился за живот и чуть не до полу согнулся. Глядя на него, все в препараторской захохотали. И я смеюсь, как дурочка».[136]

После этого случая Иван Антонович пригласил Марию Фёдоровну в свой отдел низших позвоночных, которых он ценил более всего, называя ископаемых беспозвоночных «минералогией», «щебёнкой», «плесенью». Расхаживая по препараторской и потирая пальцами лоб, он предупредил женщину, что работа у него в отделе трудная, по твёрдым породам, но интересная. Лукьянова сразу согласилась. Она станет незаменимым работником, единственной женщиной, прошедшей три года Монгольской экспедиции, и до конца жизни останется верным другом семьи Ефремова.

Монтировка скелетов продолжалась даже поздно ночью. Позже в рассказе «Тень Минувшего» Ефремов описал эту работу так:

«Металлические удары глухо разносились по огромному залу. Никитин остановился у входа. В двух стоявших друг против друга витринах приземистые ящеры скалили чёрные зубы. За витринами пол был завален брусьями, железными трубами, болтами и инструментами. Посредине на скрещённых балках поднимались вверх две высокие вертикальные стойки — главные устои большого скелета динозавра. К задней стойке уже присоединились сложно изогнутые железные полосы. Два препаратора осторожно прикрепляли к ним громадные кости задних лап чудовища.

Никитин скользнул взглядом по плавному изгибу трубы, обрамлявшей каркас сверху и щетинившейся медными хомутиками. Здесь будут установлены все восемьдесят три позвонка тиранозавра по контуру хищно изогнутой спины.

У передней стойки Мартын Мартынович[137] с большим газовым ключом балансировал на шаткой стремянке. Другой препаратор, мрачный и худой, в холщовом халате, карабкался по противоположной стороне лестницы с длинной трубой в руках.

— Так не выйдет! — крикнул палеонтолог. — Осторожнее! Не ленитесь передвинуть леса.