– Да я… – начал было Трофим.

Но Зюзин махнул рукой, и Трофим замолчал. Зюзин продолжил:

– Мотька сама всё рассказала – и как Марьян у неё был, а после ты…

– Я это…

– Я и это знаю, – сказал Зюзин. – Дурак ты! Также и Мотька говорила: ты дурак. Ну да и она не умней оказалась. Думаешь, она сама повесилась? По Марьяну? Ага! У неё этих Марьянов знаешь, сколько было? А это смертный грех. Ну и помогли ей это замолить, – и Зюзин усмехнулся.

Трофим, глядя на него, молчал. Зюзин спросил:

– Это ты ему правую руку разжал? Хотел кольцо снять, да?

– Я такого никогда… – начал Трофим.

– И ещё раз дурак, – сказал Зюзин. – А кто-то не дурак! Снял колечко. Ну да и ладно. Снял – найдём. И не такое находили. Будем искать! Но после. А пока мы Марьяна нашли. И ещё вот что: нашлись такие люди, и без кочерги нашлись, которые тогда видали, как Марьян с рундука сошёл и к той тайной двери шмыганул, и там, за ней, пропал. Люди, которые это сказали, надёжные. И все сейчас у Ефрема, в остужной. Будешь их ещё расспрашивать? Или сразу мой расспрос возьмёшь? Вот он, уже набело почищенный, – и Зюзин похлопал по столу, по расспросным листам. – Вот как надо вести дело – быстро! Пока ты шастал неизвестно где. Ну, будешь их ещё расспрашивать или довольно этого? – и он опять похлопал по листам.

Трофим подумал и сказал:

– Довольно.

– Тогда руку приложи.

Трофим подошёл к столу. Зюзин подал ему лист. Трофим перевернул его, потюкал пером в бутылочку, написал «стряпчий Пыжов» и ещё сбоку поставил крестик. И подумал: Господи, помилуй. Зюзин подал второй лист. Трофим и к нему приложился. Зюзин подавал и подавал. Трофим подписывал. Когда все листы были подписаны, Зюзин сказал:

– Я знал, что ты толковый. – И вдруг спросил: – А где шило?

– За голенищем, – ответил Трофим.

– То же самое?

Трофим кивнул.

– Был у царицы?

Трофим вновь кивнул.

– Дура, – сказал Зюзин. – Ой, дура! Могла бы вон как взлететь! А так дура. Это я про её сны. Она тебе свои сны баяла?

Трофим молчал.

– Значит, баяла! – сказал Зюзин и засмеялся. – Вот и опять дура. Она если даже и царевича родит, всё равно дурой останется. Зря ты к ней ходил расспрашивать. Только время потерял. А я, пока ты там шатался, вон сколько всего выведал! Вот так!

И Зюзин потёр руки от удовольствия. Потом вдруг спросил:

– Кто тебя к дуре послал? Годунов?

Трофим молчал.

– Годунов! – ещё раз сказал Зюзин. – Годунов и Бельский. Я всё знаю! Ты от царевича вышел, а они уже стоят. Ты говоришь… А они отвечают! Всё знаю! Тоже дураки! – Но тут же вдруг замолчал, насупился, потом сказал: – А вот что было у царевича, про то не знаю. А ты спьяну забыл! Понял? Ведь забыл же всё, что было у царевича, о чём был разговор? Забыл?

– Забыл, – потерянно сказал Трофим.

– Вот то-то же! – воскликнул Зюзин. – Выпил водки и забыл. Кто же такое помнить хочет? Кому голова не дорога? А вот про эти листы, – и он опять хлопнул по столу, – про них ты всё помнишь. И если вдруг спросят, ты им что ответишь, кто убил?

Трофим сглотнул ком и сказал:

– Марьян.

– Побожись!

Трофим молча перекрестился и подумал: Господи, помилуй!

Господь молчал. Трофим ещё раз перекрестился. Его пробил пот. Зюзин усмехнулся и сказал:

– Ну вот, когда дело сделано, можно и передохнуть. Иди к себе и жди там. Когда нужен будешь, позовут. А придут звать, чтоб был на месте. Понял? Или голову вот так! – и он показал по горлу.

Трофим кивнул, что понял.

– Вот и всё, – сказал с усмешкой Зюзин. – Пока сам не возьмёшься, ничего не сделают. А так р-раз! – и с плеч долой. И завтра уже поедешь к своей Гапке, и с гостинцем. Царским! А пока иди, глаз не мозоль, скотина.

Трофим развернулся и вышел.

Трофим вышел от Зюзина, закрыл за собой дверь и, мимо Амвросия и его стрельцов, пошёл к себе. Ни стрельцы, ни Амвросий не сдвинулись с места. А и верно, подумал Трофим, чего им теперь за ним ходить, он же и так теперь их – с потрохами. Листы подписал, не читая. Да и гори они огнём, эти листы! И, больше ни о чём уже не думая, Трофим шёл по Государеву дворцу и так дошёл до Козлятника, а там свернул под лестницу и вошёл в свою каморку.

Дух в каморке был тяжёлый. Трофим подступил к окну, открыл заслонку. Сразу потянуло холодом, свежим морозцем. Трофим подтянулся, посмотрел в окно. Ничего там видно не было, только небо да кусок стены. Да снег, который сыпал медленно, крупными хлопьями. Вот уже и зима наступила, подумал Трофим, и сегодня воскресенье. Сейчас, если бы он был в Москве, зашёл бы к Фильке, и с ним вместе подался бы на Балчуг, в кабак. А что! В воскресный день после обедни – святое дело, как сказал бы Филька. А в кабаке бы сели, где всегда садятся, в дальнем углу, возле печи, а если бы кто там сидел, Матвей тех прогнал бы. Матвей это может, да и Матвеево это дело – смотреть за порядком. И вот они сели бы там, Филька щёлкнул пальцами – и сразу прибежал Силантий. Трофим достал бы овчинку, показал, сказал, что они с проверкой. Силантий бы оскалился, а зубы у него гнилые, тьфу, закивал бы и спросил: чего? Трофим ответил: как обычно. И Силантий одна нога здесь, другая там, принёс бы им по чарке и закусить чего-нибудь. Трофим, глядя на него, отпил бы и спросил: а не разбавлена? А Филька бы сказал: чего-то непонятно. Силантий бы кивнул и убежал. А пока они бы выпивали да закусили, Силантий принёс бы ещё… Ну и так далее, до самой ночи. А в понедельник с раннего утра на службу. С больной головой!

А тут что будет в понедельник? Трофим отвернулся от окна и осмотрелся. Да что там было рассматривать? Две лавки, на них тряпки и овчины, и ещё лавка у окна, вместо стола. В красном углу – икона. Трофим перекрестился на неё, прошёл и сел на свою лавку. И подумал, что, может, зря он так себя костерит. Ну и написал на Марьяна. А что, лучше было бы на кого-нибудь другого написать? Совсем ни на кого не написать не дали бы, а на Марьяна написал, и дальше что? Да ничего! Марьян уже убитый человек, его во второй раз не казнишь. И ни на кого доноса из него не выбьешь. Так что никому беды не будет от того, что подмахнул эти расспросные листы, даже, напротив, всем как бы вышло послабление – никого больше трепать не будут, подумал Трофим….

И вдруг его как огнём обожгло! А что он подписал? – подумал. Верно ли, что на Марьяна?! Он же не читая подписал, мало ли что Зюзин мог ему подсунуть? Вдруг Трофим на себя подписал?! А что! И такое бывало! Государев думный дьяк Григорий Шапкин вот уж до чего был голова, а когда за него вдруг взялись, это уже после Новгорода было, когда все, кого Бог миловал, в Москву вернулись… Вдруг Шапкина взяли в расспрос, опять про те подпорченные гири новгородские и начали срамить: ты почему, когда царство шаталось, невесть чем занимался?! И в хомут его! В том же Разбойном приказе, которым он ещё вчера заведывал, на той же дыбе, на которой раньше других поднимал, сам поднялся! И Сидор, наш же разбойный палач, любимец шапкинский, его теперь…