– Максим, будем ломать.

Максим так же негромко ответил:

– Открыто.

Савва толкнул дверь, они вошли. Максим сидел на лавке и перебирал метлу – на столе, перед лучиной. Прутья в метле были один в один, пушистые, духмяные. Максим убрал руки со стола и посмотрел на Трофима.

– Помогай Бог, – сказал Трофим.

Максим горько усмехнулся. Савва сказал:

– Чего сидишь? Принимай гостей.

– Это не гости, – ответил Максим.

Трофим снял шапку. Максим встал. Савва прошёл и сел на лавку. Трофим спросил, продолжая стоять:

– Знаешь, зачем я пришёл?

Максим кивнул, что знает.

– А ты кто таков? – спросил Трофим, доставая целовальный крест.

– Я Максим Терентьев сын Огалин, царев метельщик с Верха.

Трофим протянул Максиму крест. Максим побелел, как снег, не шелохнулся. Трофим, помолчав, сказал:

– Я знаю, почему ты посох спрятал. И я тебя за это не виню.

Максим упал на колени. Трофим подал ему крест. Максим схватился за крест, но целовать его не стал, а, подняв голову и глядя прямо на Трофима, начал говорить:

– Мало, боярин, знать. Ещё должно быть понимание. Ты понимаешь, что такое царев посох?! Царев, боярин, понимаешь?! Царь без посоха не царь! А посох – царь и без царя!

Тут Максим встал с колен, и, по-прежнему держа Трофима за руку, не подпуская целовальный крест, продолжил:

– Когда государь Василий помер, посох стоял подле ложа. И унесли Василия, а посох не посмели тронуть, и посох стоял, где стоял. Не было царя, был посох! Привели царевича. Сколько ему тогда было? Три года. И не осилил посоха Иван Васильевич, даже с места не смог его стронуть. Стали тогда бояре говорить: что делать? Когда государь ещё в силу войдет? Как нам до этого без государя быть? И тогда старший Шуйский, Андрей, вышел вперёд, всех растолкал, сказал, что негоже быть державе без присмотра – и взял царский посох. И стал всей державой править. И так он правил десять лет, никто не смел ему перечить. Но тут государь Иван Васильевич подрос, окреп, вошёл в отроческий возраст – и однажды вдруг взял да и вырвал у Шуйского посох! Не здесь это было, а ещё в Москве, в Тронной палате, при всех боярах, при всей прочей дворне. Ух, Шуйский тогда разгневался! Как ты смеешь, сопляк, закричал… А государь на него и не смотрит, а повернулся к псарям и велел: «Эй, слуги мои верные, а ну укоротите этого!» И взяли Шуйского псари. Затравили его псами насмерть. А царь-государь Иван Васильевич как взял тогда отцовский царский посох, так и по сей день его из рук не выпускает. И не выпустит! И даже если кто только до посоха дотронется, тому руки сразу по локоть обрубят!

– Но ты же дотронулся, – сказал Трофим.

– Кто тебе сказал такое?

– Савва.

– Вот с него теперь и спрашивай!

– Нет, я с тебя спрошу! – гневно сказал Трофим и снова сунул целовальный крест Максиму…

Но Максим крест не отпускал и не давал его к себе приблизить. И очень крепко не давал! Трофим давил на Максима и думал: а откуда в том столько сил?! Ведь тщедушный человечишко, соплёй его перешибёшь, а вот не даётся, и всё! Трофим левой свободной рукой схватил Максима за плечо и ещё сильней напыжился…

А Максим по-прежнему не поддавался! Что за бесовщина?! Трофим обернулся к Савве. Савва вскочил с лавки и кинулся на подмогу. Теперь их было двое здоровенных бугаёв, а Максим один. А кто такой Максим? А вот не поддавался им, и всё! Но Трофим и Савва с обеих сторон его всё давили, давили, давили, крест понемногу шёл вперёд, Максим почернел от натуги, он был весь мокрый, глаза вылезли, рот крепко сжат, сопел, как бешеный…

И наконец не сдюжил, отпустил. Трофим сунул ему крест, разбил в кровь губы, цакнул по зубам и яростно велел:

– Целуй!

Максим что-то прохрипел.

– Поцеловал! – воскликнул Савва. – Приложился!

У Максима из глаз полились слёзы. Трофим грозно велел:

– Божись!

Максим что-то невнятно прошамкал.

– Побожился! – радостно воскликнул Савва.

И, отпустив Максима, истово перекрестился. Трофим тоже отстал от Максима, утёр ладонью крест, сказал:

– Ну, вот так, Максим Терентьев сын Огалин, ты мне побожился говорить как на духу. Так говори теперь, скотина!

У Максима весь рот был в крови. Он утёрся рукавом, сказал:

– Бог вам судья, бояре. Чтоб вы провалились!

– Это не тебе решать, – сказал Трофим. – Это как Бог рассудит, сам же говорил. А теперь отвечай за себя! Ты посох брал или нет?

Максим пожевал губами и сказал негромко:

– Брал.

– Зачем?

– Захотел – и взял.

– Почему захотел?

Максим молчал. Трофим поднял целовальный крест, показал Максиму и спросил:

– Это видишь? Божился?

Максим молчал. Трофим повернулся к Савве и спросил:

– Он женатый? Дети у него есть?

Но Савва только открыл рот, как Максим уже ответил:

– Взял, чтобы с глаз прибрать. Он же был весь в кровище.

– Во-о-о-т! – протянул Трофим. – Так оно лучше. – И, снова повернувшись к Савве, начал: – А где…

– Ты не у него, а ты у меня спрашивай! – сказал Максим. – Кто посох брал: он или я?!

Трофим усмехнулся. Максим утёр лоб и заговорил:

– Когда всё это там у них сотворилось, шуму было много. Все туда побежали. И я побежал. Но нас в дверь не пускали никого. Рынды на двери стояли, а сама дверь была закрыта. Много нас тогда туда набилось, под ту дверь. Стояли, говорили всякое. Потом вот его привели, – Максим показал на Савву.

Савва утвердительно кивнул. Максим продолжил:

– Его завели туда, а мы стояли.

– Говорили: почему стоят? – спросил Трофим.

– Говорили, царевич убился, – ответил Максим. – Одни говорили – зацепился за порог, другие – поскользнулся на ковре, и головой об стол, об угол.

– А говорили, что его убили?

– Кто же такое скажет вслух? Молчали.

– Ладно, – сказал Трофим. – А дальше было что?

– А дальше оттуда вышел Зюзин и велел всех отогнать от двери, чтобы не мешались. Стрельцы вышли за ним и стали отгонять. А я остался. Сказал, я здешний служка, мне здесь надо быть. Меня тогда поставили к стене. А остальных всех затолкали за угол, чтобы не видели.

– Чего не видели?

– А как выносили двоих – вначале старшего, а после младшего. Стрельцы их на руках несли, я видел.

– Несли неприкрытых?

– Прикрытых. Но я и так их узнал, по сапогам. Живые были оба, тоже видел.