А! Что и вспоминать! Трофим вздохнул.

Вдруг за окном послышались колокола. Трофим подскочил, прислушался…

Колокола перестали звонить. И это совсем не по царевичу. Это они часы отбили. А куда Клим ушёл? А что будет дальше? Да никто не знает, что тут будет дальше. Знать может только один, да и тот сейчас, наверное, лежит и ничего не говорит, и ничего не понимает. Может, опять лекаря к нему призвали, а, может, Софрон не позволил, сказал: сам выхожу. И он это может, про это все знают, Софрон, говорят, уже не раз…

Вдруг кто-то тюкнул в дверь – очень несмело. Пресвятая Богородица, только и успел подумать Трофим, как дверь открылась, и в каморку вошёл Савва-истопник – тот самый Савва, который был тогда при всём, что там, в покойной, сотворилось. Вид у Саввы был напуганный. Трофим мысленно перекрестился и велел:

– Дверь закрой.

Савва закрыл. Трофим поманил его рукой. Савва подошёл, остановился прямо перед ним и опустился на колени. Глаза у Саввы были красные, мокрые, губы дрожали. Трофим, сам не понимая, что делает, достал целовальный крест. Савва приложился к нему и пообещал говорить, ничего не скрывая, и как на духу. Трофим усмехнулся, спросил:

– Чего ты это вдруг?

А сам подумал, а не привёл ли Савва за собой кого-нибудь, не стоит ли кто сейчас за дверью и не слушает ли? Савва как будто это понял, и сам сказал:

– Чист я, как слеза, боярин. Ушли они все к царевичу, а я к тебе побежал.

– От Ефрема? – недоверчиво спросил Трофим.

– Нет, от себя, – сказал Савва. – От Ефрема нас всех ещё утром отпустили, как только нашли Марьяна.

Ага, подумал Трофим, ну что ж, такое могло быть. И снова сунул Савве крест. Савва его опять поцеловал.

– Рассказывай. Как на духу, – велел Трофим. – Но скоро говори! А то мало ли!

И он покосился на дверь. Савва понимающе кивнул и начал – очень осторожным шепотом:

– Я тогда вошёл в покойную и вот так дрова несу, в охапке. А они стоят возле столика, на меня не смотрят и молчат. Но чую, только что говорили. И говорили яро – оба красные! Эх, думаю, только бы половицы не скрипнули, в этой тишине их сразу будет слышно, а царь-государь такого, ох, не любит! И я по одной досточке иду, ступаю по гвоздям, там через пол-аршина гвоздь, на гвоздь наступишь – не скрипит. И вот иду, не скриплю, да и что там идти, шесть шагов… А царь-государь царевичу вдруг говорит очень сердито: «Ты что это, Ваня, опять мне перечишь?! Я тебе разве неясно сказал?!» А царевич: «Нет, не ясно!» И ещё вот так гыгыкнул, очень зло. Тут царь-государь, не удержавшись: «Ах, ты так?!» И посохом его по голове! И посохом! «Вот тебе, дурень, Псков! Вот тебе, дурень, войско!» И ещё! Прямо в висок! Царевич сразу зашатался – и на пол. И лежит, как сноп. Царь перепугался: «Ваня! Ванечка!» Посох отбросил – и к нему. А тот уже не отзывается, лежит, закатил глаза. Полголовы в кровище. Царь на него пал сверху – и рыдать, трясти его! Тут я дрова и выронил. Посыпались они, затарахтели. Царь сразу вскинулся, на меня поворотился, смотрит… А я вижу только посох. Он рядом лежит, весь в крови. А у царя-государя глаза как уголья! Ох, мне тогда стало боязно! Сейчас он, думаю, начнёт кричать: «Савка царевича убил! Савка убил! Савка!» И кому все поверят? Ему! И я тогда в дверь и кричать: «Царевича убили! Царевич убился! Зацепился за порог, об приступочку виском – и насмерть!» Я же тогда и вправду думал, что он совсем убился. Я же не знал, что он так долго будет помирать и у него можно будет спросить, кто его так посохом…

И замолчал, посмотрел на Трофима. Тот сказал:

– Я спрашивал. И он мне показал, что это его сзади, со спины ударили, и он не видел, кто.

Савва помолчал, сказал:

– Вот как он родителя любит. Даже теперь не выдал.

И вздохнул. Трофим, помолчав, спросил:

– Так, говоришь, царь посохом?

Савва кивнул, подумал и добавил:

– Осном бил. Осно острое. Если бы навершием ударил, то бы не убил. А осном – это верная смерть. Посох снизу – это как копьё.

И перекрестился. Трофим нахмурился, спросил:

– Почему я должен тебе верить?

– Я крест целовал, – сказал Савва.

– Так ты и третьего дня целовал. А что тогда наплёл?

Савва молчал. Трофим продолжил:

– Как я теперь узнаю, что ты правду говоришь? Была бы кочерга, сразу узнал. Но кочергу украли. Как мне теперь без неё обходиться?

– Ну, кочерга, – сказал Савва и хмыкнул. – Она от Аграфены, сумасшедшей бабы. Зюзин тебя нарочно с Аграфеной свёл, чтобы с толку сбить. А когда не сбил, велел украсть.

– Кто это такое говорил?

– Все говорят, – уклончиво ответил Савва.

Трофим подумал и сказал:

– Наговорить можно всякое.

– Я говорю не всякое, – ответил Савва, – а только то, что сам видел. Вижу, сидит царь на ковре, держит царевича. А сбоку лежит посох, весь в крови. И я побежал. А после привели меня обратно, чтобы показал, где это было, смотрю, а посоха нигде не видно.

– Ну, так и царя не видно было. И царевича. И что с того?

– Их унесли, сказали.

– Вот кто-то и посох унёс.

– Посох?! – с жаром спросил Савва. – Да кто это до посоха дотронется?! Да за такое сразу руки обсекут по плечи! Посох! Да кто посох взял, тот царь!

– Ну… – начал было Трофим.

– А вот и не «ну»! – ещё сердитее продолжил Савва. – Никогда никто до посоха не смей дотронуться! И тут вдруг… Никто не посмел бы. Лежал бы посох по сей день, все обходили бы и, обходя, шапки снимали. А брать – нет!

– Но кто-то же посмел, – сказал Трофим.

– Посмел, – кивнул Савва. – Максим! – и быстро посмотрел на дверь.

Дверь была плотно закрыта, за ней было тихо.

– Максим? – чуть слышно повторил Трофим и тоже поневоле посмотрел на дверь. – Какой Максим?

– Метельщик, который вчера в пыточной от страха чуть не помер. Я ещё подумал, что это вдруг с ним. А теперь я знаю, что – потому что он посох унёс.

– Куда унёс?

– Не говорит.

– И все, хочешь мне сказать, молчат? Царев посох пропал, и никто не хватился?!

– А и хватились бы, и что? А его нет нигде! Посоха царева нет, представляешь? Царь у нас теперь без посоха! И посох в крови.

И Савва перекрестился.

– Ну, – сказал Трофим, – такого быть не может. Царь бы…

– Царь не поднимается.

Трофим помолчал, подумал и спросил:

– Зачем ты мне всё это говоришь? Почему раньше молчал?

– Раньше мне было боязно, – ответил Савва. – А теперь я ничего не боюсь. Ко мне сегодня ночью Мотька приходила.