— Вот как теперь жить, Мари, — жаловалась Матильда, сокрушенно качая головой. — Как отстроить новый дом? Дети погибли, а нам не назначили даже крохотной пенсии за них.

— Не отчаивайся, я помогу тебе, — Маренн гладила ее по спутанным седым волосам, — и дом отстроим, и хозяйство наладится. Я дам деньги. Не в долг. Как подарок — в память об Этьене, о нашей молодости.

Она записала имена сыновей Матильды, чтобы сообщить их потом де Голлю — Франция должна помнить каждого, кто отдал жизнь за ее независимость. Обещала прислать рабочих и оплатить постройку дома.

— Твоя дочь? — смахнув слезы, Матильда взглянула на Джилл.

Маренн кивнула.

— Похожа на тебя тогда. Ты помнишь Этьена? — она взглянула Маренн в лицо, на глаза снова набежали слезы.

— Конечно. А ты?

Матильда грустно улыбнулась.

— Всю жизнь. Прости, что я так жестоко отнеслась к тебе тогда. Глупая была, молодая. Я потом долго жалела о том, что не я закрыла ему глаза. Но все же я и теперь скажу так же, как тогда — только тебя он любил, Мари. Тебя одну до последнего вздоха.

Этьен. Двадцать пять лет прошло, как вслед за лейтенантом Генри он сошел в могилу — ее отчаянная, последняя надежда. Только теперь спустя четверть века она смогла преклонить колени перед его могилой, с трудом отыскав на сельском кладбище почти сравнявшийся с землей, поросший сорняком холмик — перед могилой героя Первой мировой войны. Долгие годы за ней никто не ухаживал, у Этьена не осталось родственников. Только в последние годы Матильда стала приходить сюда.

— Я вернулась, Этьен, — прошептала Маренн, стараясь подавить слезы, сковавшие горло. — И больше не уеду надолго, никуда. Ты больше не будешь один. Я снова вернулась в Прованс и живу в своем старом доме, вокруг которого по-прежнему растет сад, в котором мы мечтали когда-то под пенис цикад. Помнить ли ты лавандовые ковры, стелившиеся у нас под ногами — их сожгли из огнемета эсэсовские солдаты, когда устроили засаду на маки. Помнишь ли ты оленей в лесных чащах — они ушли, спрятавшись от войны. Помнишь ли ты изумрудные листья виноградной лозы и иссиня-чсрные ягоды прованского винограда — увы, виноградники разрушены, лоза затоптана сапогами, урожая нет уже несколько лет. Но я верю, все вернется. Все вернется на круги своя, и жизнь победит смерть. В этой второй войне, которой ты уже не видел, Франция победила так же, как в первой, ее армия снова прошла победным маршем по Елисейским полям, а во главе шли те, с кем когда-то вместе вы сражались на Марне и под Верденом — Шарль де Голль, Анри де Трай. Увы, меня не было с ними. Но там, где оказалась я, за колючей проволокой лагеря, в самые тяжелые минуты я вспоминала нашу дружбу. Над Провансом снова трещат цикады, а неукротимый мистраль добавляет кобальта в небесную голубизну. Прости меня, мой капитан, что я не смогла спасти тебя, что смерть оказалась сильнее и разлучила нас. Я помню, люблю тебя, как прежде. И пока жива, ты жив в моем сердце. Теперь я снова каждое лето буду приезжать в Прованс и приходить к тебе, капитан французской авиации Этьен Маду. Пока мое сердце бьется, наша юность с нами. Мне надо долго жить, Этьен, чтобы помнить о тебе, о Генри. И чтобы дождаться того дня, когда я смогу сделать еще одно, очень важное для себя дело — забрать прах своего сына, моего мальчика из закрытой и очень неприятной страны России. Я не умру, пока не добьюсь разрешения поехать туда, найти то место, где он лежит в земле, и захоронить его рядом с отцом в Париже. Я знаю, мне надо долго жить, чтобы дожить до этого. Во всяком случае, дольше, чем проживет Сталин. Я помню, что перед смертью ты вспомнил маму, тебе показалось, что она пришла к тебе. Мой Штефан погиб в сражении, и я не знаю, может быть, он тоже звал маму, когда смерть подступила совсем близко. А я была рядом. И ничем не смогла помочь ему.

— Мама, мама, не плачь, — Джилл порывисто обняла ее за плечи. — Мама, ведь я с тобой.

— Да, моя девочка, конечно, — Маренн прислонила ее голову к своему плечу. — Ничего страшного. Это я просто вспомнила.

— Неужели ты, правда, хочешь найти могилу Штефана? — тихо спросила Джилл. — Неужели это возможно?

— Не знаю, — она смахнула слезу со щеки. — Но я все сделаю для этого. Неужели ты думаешь, что я оставлю Штефана большевикам, чтобы на его костях они отстроили еще один лагерь, которые они называют город-сад? Я буду бороться со Сталиным, со всех их режимом, но постараюсь добиться, чтобы прах, — она запнулось, — тело моего сына упокоилось там, где он родился.

— Мне как-то не верится, мама, — не в силах сдержать слез, Джилл всхлипнула. — Ведь в танке… От него, наверное, ничего не осталось.

— Этого не может быть, — Маренн решительно покачала головой. — Так не бывает. Хотя бы пепел да остался. Я найду этот пепел. Иначе для чего мне теперь жить?

Для Джилл посещение Прованса стало своего рода открытием Новой Земли. Она ничего не знала о детских годах своей матери, Маренн прежде не рассказывала ей. Не тс были обстоятельства, не то время. Вернувшись в замок, Маренн показала дочери награды Этьена саду, которые оставила здесь перед тем, как уехать в Америку, его орден Почетного Легиона, врученный когда-то генералом Фошем. Она положила их рядом с рыцарскими регалиями своих предков. Время и война пощадили старый дом коннетабля де Монморанси — он не был разрушен, из него не пропала ни одна вещь. Вечером, сидя на широкой террасе за чашкой душистого травяного чая, под трели цикад, когда глициния в саду пахла так, словно и не было этих двадцати пяти лет, пронесшихся со времен ее юности, она поймала себя на мысли, что время обернулось вспять. И она только вчера приехала из Парижа со строгой немецкой бонной на лето, и впереди целых четыре месяца свободной, вольной жизни. Она с нетерпением ждет, когда появится Этьен, и по-девчоночьи волнуется, не забыл ли он ее за долгие месяцы зимы, не увлекся ли другой — пусть даже письма в Париж от него приходили чуть не по пять штук в неделю. Они возьмут на конюшне лошадей и поскачут вдоль Роны, а старинный Прованс будет открывать перед ними свои вековые тайны. Как трудно заставить себя осознать, что Этьен не придет. Больше никогда. Что детство кончилось давно. И начиналась война. Сначала Первая, потом Вторая. А потом они остались вдвоем с Джилл. И больше никого. И остается только ждать. Ждать, надеяться, молиться. И помнить.

Недалеко от замка де Лиль-Адан находилось и родовое гнездо графов де Трай — знаменитый замок Ли де Трай, основанный в эпоху Крестовых походов. Во времена королей графы де Трай считались вассалами герцогов де Монморанси и потому строили свой дом поблизости от дома сеньора. Теперь в замке Ли де Трай обычно проводила лето семья Анри — его супруга Анна с сыном. Сам граф также частенько приезжал из Парижа. Прекрасно зная о том, что после ее возвращения во Францию Анна ревнует своего супруга и тяжело переживает каждую его встречу с ней, Маренн старалась не видеться с Анри. Но сам граф стремился как раз к иному. Пользуясь тем, что Анна находилась в Провансе и там же оставалась дочь Маренн, он частенько наведывался к ней в Версале, а когда она отправлялась на Лазурный берег к дочери, немедленно тоже спешил туда, отбросив все государственные дела. Он объяснял Маренн, что скучает по семье, хочет провести время в семейном кругу. Но та знала, что круг этот особый — в него входила не только госпожа де Трай и сын, как можно было бы подумать. В свою семью, по собственному разумению, Анри включал и ее, и даже Джилл. Он без всякого стеснения оставлял Анну с сыном в замке и приезжал к ней, стремясь к уединенным встречам. Маренн чувствовала себя неловко. Мадам Анна очень сочувствовала Джилл. Когда Маренн находилась в Париже, она приглашала ее дочь к себе, чтобы Джилл не скучала. Часто звонила Маренн, рассказывая о самочувствии Джилл, следила, чтобы та принимала лекарства. По возрасту госпожа де Трай была всего лишь на несколько лет старше Джилл, и между ними установились теплые отношения — они стали подругами. Маренн надеялась, что общение с Анной поможет Джилл скорее привыкнуть к Франции, заглушит боль от потери, которая подтачивала ее здоровье. Она очень хотела, чтобы Джилл снова научилась радоваться жизни, возможно, смогла начать работать. Она уже договорилась о том, что Джилл возьмут в департамент иностранных дел, как только позволит здоровье. Анри же не во что ни ставил чувства своей жены и открыто объявил Маренн, что готов оставить Анну, так как любит только ее и хочет быть с ней.