— Вы делаете официальное заявление?

— Да.

— Тогда скажите трибуналу, как имя этой женщины, где и при каких обстоятельствах вы с ней встречались?

— Я не знаю ее имени…

— Зато знаю я…

Уверенный мужской голос прозвучал у входа в зал заседаний. Все обернулись. Мужчина лет тридцати пяти в форме генерала французской авиации быстро прошел между рядами и подошел к даме, взяв ее за руку.

— Я знаю имя этой дамы, — повторил он. — Генерал Анри де Трай, советник президента де Голля, — представился он. — Имя интересующей вас дамы мадам Маренн де Монморанси. Я знаком с мадам де Монморанси много лет и заявляю, что отвергаю обвинения этого человека, — он бросил гневный взгляд на свидетеля. — Я отдаю должное тем страданиям, которые ему довелось вынести и бесспорному мужеству, с которым он их переносил, но я полагаю, он понимает, какую моральную травму он наносит, обвиняя в принадлежности к СС такую же жертву нацистского режима, как и он сам. Мадам Маренн де Монморанси провела не один год в концентрационном лагере, чему имеются документальные подтверждения. Я предлагаю уважаемому свидетелю взять свои слова обратно и принести извинения мадам. Вы обознались, — он повернулся к бывшему узнику.

По залу пробежал шумок. Судьи трибунала переглянулись. Анджей Ковальский в растерянности молчал. Рукой в черной лайковой перчатке дама подняла вуаль и внимательно посмотрела на свидетеля.

— Господин председатель, — произнесла она, и красивый, переливчатый голос снова заставил зал сосредоточиться на ее персоне. — Я вовсе не нуждаюсь в извинениях. Я понимаю этого человека. Так же как и я, он многое пережил, и какие-то события, возможно, потеряли ясность в его памяти. Но если господин председатель позволит, мне бы хотелось спросить у свидетеля, кто была та женщина, за которую он меня принял? Она была надзирательницей? Она причинила вам страдания?

Пристальный взгляд зеленоватых глаз француженки, казалось, проникал в самую глубину души свидетеля — она неотрывно смотрела на него. Ковальский же не мог оторвать глаз от ее лица и беспомощно шевелил губами, не произнося ни слова.

— Эта женщина, она проводила над вами опыты? — продолжала спрашивать француженка.

— Н-нет, — едва слышно ответил поляк. — Она была врачом…

— Лагерным врачом?

— Нет. Она приезжала к нам в лагерь. Она дала мне лекарство.

— Тогда, возможно, опыты над вами проводил кто-то другой? Вы помните? — Маренн все также внимательно вглядывалась в лицо бывшего узника. Она была уверена, что ответ будет положительным. Человек явно болен, и причина его болезни заключалась не только в плохих условиях содержания в лагере — над ним ставили эксперименты.

— Да, да, да… Я не помню!

Лицо Ковальского резко изменилось. Он отпрянул назад — словно неожиданно увидел перед собой что-то. Глаза расширились от ужаса.

— Что с вами? — обеспокоенно спросил председатель. — Позвать врача?

— Я прошу вас подождать, — обратилась к нему Маренн. — Очень важно, чтобы этот человек все-таки вспомнил. Экспе-рименты над людьми в лагерях проводились, но те, кто на самом деле совершал подобные преступления, до сих пор скрываются от правосудия.

— Пожалуйста, вспомните, — она подошла к Ковальскому, положила руку ему на плечо. — Это очень важно.

— Нет, нет, я не могу… — Ковальский словно выдавливал из себя слова.

Лицо его покрылось испариной, зубы стучали. Он опустился на скамью и закрыл лицо руками.

— Я ничего не помню, — всхлипнул он, его трясло в ознобе. — Он говорил мне, что я должен запомнить… Я рожден для того, чтобы стать мусором, материалом для его исследований, что я превращусь в пепел, но до этого он возьмет от меня все, что можно…

— Кто говорил, кто? — спрашивала Маренн, наклонившись к нему. — Вы имеете в виду подсудимого?

Она не взглянула на Скорцени, она не решилась взглянуть в его сторону, чтобы ничем не выдать чувств, которые обуревали ее.

— Нет, что вы. Это был не он, — Ковальский произносил слова сбивчиво, точно в бреду, на бледном лице горел нездоровый румянец. — Мне так говорил доктор, доктор в лагере…

— Как его звали? Какое у него было звание?

— Я не помню. Но он сказал мне, что во всем виновата женщина, которая приезжала в лагерь. Она дала мне лекарство, она позволила моей невесте ухаживать за мной. Но он сказал, это она виновата. Если я страдаю — она виновата.

— То есть хотите сказать, что опыты над вами ставил лагерный доктор, внушая, что виноватой вы должны считать какую-то женщину, которая приезжала в лагерь, возможно, с инспекцией, — она многозначительно посмотрела на председателя трибунала. — Этот доктор давал вам таблетки, чтобы быстрее убедить вас думать так, как ему хотелось?

— Да, он заставлял меня пить таблетки, — едва слышно произнес Ковальский, стиснув пальцами виски. — Я сопротивлялся. Но он заставлял меня принимать их. Меня и мою невесту. Моя Клара… Она сошла от них с ума.

— Господин председатель, — Маренн повернулась к трибуналу. — Я имею достаточно серьезный опыт в области психотерапии, более двадцати лет. Я проходила курс обучения у доктора Фрейда и других видных психиатров. Со всей ответственностью заявляю, что этот человек серьезно болен, он нуждается в лечении, тщательном уходе, наблюдении. Что же касается сведений, сообщенных им, то они заслуживают специального расследования и не имеют отношения к рассматриваемому в данном случае делу.

— Пожалуй, я соглашусь с вами, — председатель трибунала кивнул и что-то сказал сидящему рядом судье.

Тот тоже согласно кивнул. Американский солдат подошел к Ковальскому, поддерживая его под руку, вывел из зала.

— Благодарю, господин де Трай, — председатель обратился к французскому генералу. — И вас, мадам, — он взглянул в сторону Маренн. — Вы помогли суду установить несколько весьма значительных фактов, которые, я уверен, соответствующие службы не оставят без внимания, и со временем по ним также будет вынесен вердикт.

Опустив вуаль и так и не решившись взглянуть на Скорцени, Маренн вышла из зала. Анри шел за ней. В небольшой комнате рядом с залом заседаний американские врачи хлопотали над Ковальским. Покинув зал заседаний, он потерял сознание. Ему оказали помощь.

Теперь он лежал на носилках, дрожа от озноба, руки нервно сжимали края одеяла.

— Я знаю ее… Я знаю… Это она, — шептал он, резко поворачивая голову то в одну сторону, то в другую, словно пытался прогнать видение, преследовавшее его. — Это она виновата. Зеленый свет. Выключите свет! Выключите этот зеленый свет. Это она! Это она! Я узнал ее!

— Мадам, — американский военный врач подошел к Маренн, — я знаю, вы специалист, что делать с ним? Отправить в клинику? Вы знаете, такие штуки не по нашей части. Тут нужен особый подход.

— Позвольте взглянуть?