Бывало, её ставили на колени в угол, тогда рядом, с другой стороны двери становилась на колени и я, так мы стояли, перешёптываясь и хихикая, пока не приходил кто‑то из взрослых и не разрешал нам выйти, при этом выговаривая мне:

— Ну, ты‑то, дурочка, чего стоишь, тебя ж не ставили?

— Светка, ты написала мне сочинение?

— Пишу, не видишь?

— Ты только не пиши слишком умно, а то будет, как в прошлый раз.

В прошлый раз литераторша Нелле не поверила, сказала: «Это тебе, наверное, старшая сестра пишет?».

Пока я пишу сочинение одной сестре, другая, Алла, крутится тут же и ноет:

— Чё ты все Нельке, мне тоже примеры надо…

— Неси, я порешаю! — великодушно предлагает ей Нелля.

Бабушка Софья радуется больше нас самих, когда, придя из школы, мы сообщаем: «сегодня две пятёрки», «сегодня пять, пять и четыре». Но если кто‑нибудь приносит двойку, она раздувает из этого целую трагедию и делает далеко идущие выводы.

— Учти: будешь носить двойки – станешь дворником, улицы подметать пойдёшь.

Особенно часто она обещала это будущее Нелле и сумела так её убедить, что бедная моя сестра почти смирилась с такой своей участью и только думала про себя: «Ну, ничего, я буду вставать рано–рано, когда все ещё спят, быстренько все улицы подмету, и никто не узнает, что я дворник».

Нелля поступает на юридический факультет. На экзамен по истории мы идём с ней вдвоём. Слава богу, аудитория, в которой сдают, находится на первом этаже, низкие широкие окна выходят прямо во двор. Как договорились, она берет билет, садится прямо у окна и первым делом кладёт билет на подоконник, чтобы я прочитала вопросы. Первые два ещё ничего: НЭП и что‑то про последний съезд партии, это она более или менее знает; последний вопрос похуже – о литературе и искусстве Европы Х1Х века. Нелля делает несчастные глаза и показывает мне три пальца. Дальше – дело техники. Я отхожу в дальний угол институтского двора, сажусь на скамейку и на отдельном листке бумаги быстро–быстро, а главное коротко и внятно пишу ответ на 3–й вопрос. И вот я уже снова стою у окна, прилепив листок к стеклу. Сестра косит глазом и лихорадочно переписывает. Как хорошо, что стол преподавателя далеко, и он ничего не видит. Мы получаем пятёрку. По русскому – сочинение, и тут уже номер с окном не пройдёт. Три дня мы пишем дома диктанты, потому что главное – не содержание, главное – написать без ошибок. Я диктую, она пишет. Я проверяю, нахожу ошибки, диктую на эти ошибки новые предложения, и так целый день. Она устала, говорит, что ничего уже не соображает, а я прошу:

— Ну, Нелличка, миленькая, ну, давай ещё разок, и все.

По русскому мы получаем четыре, а немецкий она сдаёт сама, тут я ей не помощник, по недосмотру родителей мы учили в школе разные языки. Три балла, но этого достаточно. Мы поступили. Папа с мамой рады, хотя понятия не имеют даже о том, где этот институт находится.

С Серёжкой они дружили с восьмого класса. Примерно с этого времени он и стал ходить к нам домой и ходил чуть не каждый день, очень ему у нас нравилось. Сам он был у родителей один–единственный, ни сестры, ни брата. Обедать у них принято было так: каждый сам идёт на кухню, берет на плите, что хочет, садится и ест. У нас по выходным дням садились за стол обязательно все вместе, и Сергей с нами. Ему нравилось это большое застолье, вкусный обед, под который наливалась ещё рюмочка «спиртецкого» или стаканчик домашнего вина. Постепенно стал он совсем своим, и уже его, а не нас посылали в магазин за хлебом или за пивом, ему, а не папе, поручали почистить селёдку, натереть хрен на тёрке или арбуз разрезать. Он ходил в детский сад за Женей, ездил с нашим папой на рыбалку, помогал копать огород, а летом, в жару поливал нас с Неллей из лейки на раскалённом асфальте двора (эта процедура ему нравилась особенно, ведь мы были в купальниках).

В общем, он сначала стал членом нашей семьи и подрос вместе с нами, а уже потом, будучи на четвёртом курсе юрфака, женился на нашей Нелле. Ему было 20 лет, ей – 21. Она долго не могла привыкнуть к жизни с его родителями. Там всё было по–другому. Ни шумных застолий, ни беспричинного хохота, когда, взявшись за живот, катаешься по дивану, ни дверей нараспашку и свободного хождения туда–сюда соседей и подружек. Родители Сергея были люди тихие, предпочитавшие уединённый образ жизни и больше всего заботившиеся о своём здоровье. Их двухкомнатная квартира с высокими потолками пропахла лекарствами, в ней всегда, даже днём, стоял какой‑то больничный полумрак. Не принято было включать громко телевизор или музыку, приглашать гостей и самим ходить в гости. Здесь рано гасили свет и рано укладывались спать, после чего в квартире воцарялась гробовая тишина. Ясно, почему Серёжка столько лет бегал к нам и проводил больше времени у нас, чем у себя дома. Но Нелля должна была теперь жить в этой обстановке! Она выдерживала не больше двух–трёх дней кряду, после чего прибегала домой.

— Ой, как у нас хорошо! Мама, можно, я ночевать останусь?

— Ещё чего не хватало! – говорила мама. — Что его родители подумают?

Иногда днём, когда Неллины свёкор со свекровью были на работе, я её навещала.

— Ну, как ты тут? – спрашивала я, внимательно оглядываясь в тихой, прохладной комнате. – Что тебе, собственно, не нравится? Комната большая, ты одна, никто не мешает, сиди себе, занимайся.

— Я за вами скучаю, — вздыхала Нелля.

— Мы тоже, — вздыхала я. – Слушай, а у тебя нет чего‑нибудь… э–э… воды попить?

Нелля всё понимает и хохочет. Мы вместе хохочем. Потом она говорит:

— Знаешь, я тоже есть хочу, но боюсь что‑нибудь сама брать, жду, когда они придут.

— И сидишь голодная?

— И сижу.

— Поехали домой, поедим!

— Поехали!

Долгое время она никак не называла своих свёкров – ни мама–папа, ни по имени–отчеству. «Вы», и все. Впрочем, при ближайшем рассмотрении Сережкины старики оказались людьми по–своему добрыми и хорошими, просто другими, непохожими на наших. Постепенно они привыкли друг к другу, и когда появился на свет Антон, которого дед с бабой сразу неистово полюбили, моя сестра уже вполне освоилась и командовала всем распорядком жизни в этой семье.

Я вышла замуж через год после Нелли, и мне тоже пришлось первое время жить с родителями мужа и привыкать к совсем иному укладу и иным, чем были в нашей семье, отношениям. Например, свекровь, вернувшись из поездки в Москву, за руку здоровалась со свёкром и собственными двумя сыновьями (в том числе, моим мужем). Увидев это, я чуть не упала. Мы свою маму целовали, даже когда она просто приходила с работы, не то, что приезжала из Москвы. Но они были норильчане, совсем недавно выехавшие из Заполярья на большую землю, и, как видно, суровые условия Севера наложили на нравы в их семье свой отпечаток. Впрочем, очень скоро я приучила их всех при встречах и расставаниях целоваться не только друг с другом и со мной, но даже с моими родителями и сёстрами.