— Заходи, Сергей! Слышал, напряги у тебя по службе? Бери стакан, я чайку налью.

О моих коллизиях было известно уже в СИЗО. Думаю, что не только операм.

— Одним служебным расследованием больше, одним меньше… Не привыкать, — я так и не понял, кого из нас двоих я успокаивал.

— Васильевич, поскольку здесь замкнуто около трех сотен человек, могущих тебя заинтересовать, позволь полюбопытствовать: по чью душу?

— Табанцев.

— А-а, — многозначительно протянул опер. — Сложный, очень сложный пассажир.

Аркаша рассказал мне, что практически сразу он зарядил камеру своим человеком. В общем-то, никаких усилий для этого предпринимать не нужно было. У толкового оперативника в каждой камере есть человек. В камере для бывших сотрудников правоохранительных органов, преступивших закон, на Федорцова работал молоденький следователь из области. По молодости, наивности и непроходимой глупости он взял взятку в виде тридцати бройлерных цыплят и прекратил уголовное дело по краже соседом бороны у соседа. Управление собственной безопасности ГУВД хлебом не корми, дай сломать на преступлении века действующего мента. Это они и сделали. Сейчас было неясно одно: реальный срок получит экс-следователь или условный. На этом и сыграл коварный Аркаша, пообещал словечко перед судом замолвить. Вот и трудился глупец как стахановец.

— Ты мне вот что скажи, зеленая рубашка… — Аркаша не обижался, когда я его так называл. Мы дружили слишком долго для того, чтобы обращать внимание на нюансы. — О чем в хате Виталий Алексеевич переживает? Мучает ли совесть его? Стремится ли весточку на волю передать?

Федорцов поморщился.

— В том-то и дело, что парень упрямый. С вами, ментами, вообще тяжело. Умные вы чересчур.

Отодвинув ящик стола, он вынул лист бумаги. Одного моего взгляда было достаточно, чтобы понять: передо мной агентурное сообщение.

Читаем…

«Между мной и арестованным Табанцевым сложились доверительные отношения. В связи с тем, что я, очевидно, вскоре буду осужден и мне будет назначено наказание, не связанное с лишением свободы, Табанцев стал проявлять ко мне интерес…»

Э-эх… Наивность человеческая! «Не связанное с лишением свободы». Кто тебе это сказал? Федорцов?

«В ходе разговоров он выяснял, с кем я поддерживаю отношения, кого из сотрудников полиции знаю, когда у меня суд. Узнав, что суд через неделю и что я вскоре буду переведен в другую камеру, он попросил меня после суда съездить на адрес: ул. Железнодорожная, д. 56, кв. 18, к его матери, и передать ей следующее: «Я все помню. Если не хочешь, чтобы я поссорил тебя со всем миром, найми хорошего адвоката и положи мою долю наследства на зарубежный счет».

— Адрес пробивали? — машинально спросил я, совершенно позабыв, где нахожусь.

— Адреса пробивать, Сергюша, это ваше дело, — ухмыльнулся Федорцов. — А наше — на путь истинный вас направлять! Если я еще по городам да весям мотаться начну…

— Спасибо за чай и за помощь, Арканя! — я вернул ему лист. — Ты мне сейчас очень помог. Когда парня переводят в другую камеру?

— Уже перевели.

Я подумал.

— У меня к тебе просьба будет… Не посылай рабочее дело на зону. Нет такого стукача в природе, хорошо? И никогда не было. А я поделюсь с тобой убийством. Заметано?

Федорцов тяжело вздохнул и стал вытаскивать из голубоватой пачки сигарету. Сделка ему нравилась. Но он был разочарован моей просьбой.

— Все тот же романтик и праведник? Тебе жалко этого подонка?

— Жалко, — сознался я. — И потом, он очень мне сейчас помог. А там все равно от него толку не будет.

Через несколько минут ко мне приведут Табанцева. Стукача, которому он доверил передачу информации для неизвестного, в камере уже нет. Майор ему ничего не сделает. Рискнуть? А если это не что иное, как проверка Табанцевым надежности стукача? Ляпнул первый попавшийся адрес и сейчас ждет реакции. Если следователи или опера начнут подводить его к улице или другому, связанному по аналогии с его фразой, он все поймет и пойдет уже другим путем. А если нет? Если стукач — последняя надежда Табанцева? Когда еще представится случай быстрой передачи на волю информации?

Невозможно описать чувства майора, когда он увидел за столом меня. Злоба, раздражение, досада и разочарование. Четыре в одном. Резко развернувшись в дверях, он сказал:

— Уведите меня обратно в камеру.

— Пшел! — женщина-конвоир, похожая на Монсеррат Кабалье, толкнула Виталия Алексеевича то ли бюстом, то ли животом. — К тебе тут не на свиданку привалили, а по делам!

Табанцев сел за стол и уставился в стену.

Разговаривая с майором, встречая его полное несогласие идти на контакт, я постоянно думал: стоит ли поднимать вопрос о стукаче? С одной стороны, я могу пойти по ложному пути и, начав отрабатывать адрес, потерять время. С другой — поняв, что он офлажкован, Табанцев может совершить глупость и незаметно для себя прокачаться на нелепой случайности.

— Ладно, Виталий Алексеевич, хватит. Ты просто быкуешь, а разговаривать с быками я не умею. Адвокат нужен? Без подлянок? Денег у тебя в кубышках пруд пруди. Потянешь хоть Барщевского, хоть Кучерену, хоть Падву. Звякнуть кому? Сколько предлагать?

— Пошел ты… — Табанцев культурно сплюнул в стоящую рядом пепельницу. — Для себя правозащитника припаси! Скоро здесь встретимся.

— Последний вопрос, — я наклонился к Табанцеву и шепотом спросил: — Что ты Шарагину сказал?

Майор секунду думал, а потом так же шепотом зловеще произнес:

— Что ты Жилко только что завалил, а сейчас к нему едешь.

Я окликнул Монсеррат и встал из-за стола.

— Мне терять нечего. Не нужно о сокровищах думать, в банк не припрятанных. Если я сюда и войду, то моего на воле ничего не останется. Прощай, Табанцев.

И тут он понял.

До него дошло, что я владею информацией, и «прощай» в конце прозвучало для него как приговор.

Я уходил по одному коридору, Табанцева уводили по другому. Когда я вышел на улицу, в моих ушах звенело:

— Загорский, сука! Сдохнешь скоро, как собака! Я обещаю!..

Улица Железнодорожная. Мы с Ваней вышли на перекрестке и уперлись в дом номер 40. Недалеко и до дома 56.

Дверь в квартиру 18, как и предполагалось, никто не открыл. Пересвист соловья после нажатия кнопки звонка был достаточно хорошо различим даже на лестничной клетке. Дверь одна, деревянная. Замок английский. Вынув отмычки, я стал ковыряться в замке. Защищая закон, что-нибудь да нарушишь. Не кражи ради, а справедливости во имя.

Однокомнатная квартира, чистая, без запаха, свойственного притонам и ночлежкам. Из мебели одинокая, аккуратно заправленная кровать и два сдвинутых рядом стола. Я мысленно прикинул: для чего было их так сдвигать? Либо покойника в гробу на него положить, либо гулянку устроить.