Я обнимаю его шею обеими руками, Мирон прижимает меня к себе. Мы вновь отражение друга друга: он целует глубже — я отвечаю тем же, его дыхание сбивается — я тихо стону. Ни у него, ни у меня никогда не получалось сдерживаться, и сейчас тоже не выходит: его руки гладят мою поясницу, бедра, ощупывают ягодицы; я отчаянно трусь об его эрекцию, запускаю пальцы под ворот футболки, царапаю кожу.

— Блядь… — глухо бормочет Мирон, прерывая наш поцелуй. — Я сейчас как пиздюк в штаны кончу.

Я не хочу останавливаться — мой голод вышел из под контроля. Я снова трогаю его губы своими, глажу волосы.

— У меня Лена дома… Можем в машине.

Сквозь поцелуй я чувствую, как Мирон мотает головой, и то, как его ладони ложатся мне на талию, мягко отодвигая.

— В машине не тема, Тати. Не сейчас точно. Поедешь ко мне?

К нему. В нашу бывшую квартиру. Заниматься с сексом в нашей бывшей кровати, спать вместе и вместе проснуться.

— Мне понадобятся вещи на работу, — я стараюсь не говорить слишком торопливо, чтобы не выдать своего волнения и набегающей радости. — Чтобы переодеться.

Мирон кивает, отступает назад.

— Поднимись к себе и возьми все, что нужно. Я подожду.

Когда я захожу в квартиру, Лена уже спит, и мне приходится перемещаться на цыпочках, чтобы ее не разбудить и не подвергнуться расспросам. Сейчас я не хочу ничего ни с кем осуждать. Хочу беззвучно наслаждаться своим настоящим.

В молчании мы по очереди переступаем порог знакомого подъезда, в молчании входим в кабину лифта и занимаем противоположные углы. По дороге к дому Мирона меня неожиданно накрыли неловкость и волнение и никак не желают отпускать. Я будто впервые еду ночевать к парню, заведомо зная, что это должно случиться. Пытаюсь угадать, о чем думает Мирон, но мне не удается. Внешне он выглядит спокойным, а других эмоций его лицо не выдает. Сейчас наш поцелуй во дворе кажется чем-то далеким.

Мирон отпирает дверь квартиры и, щелкнув выключателем, пропускает меня вперед. Думала ли я, что когда-нибудь сюда вернусь? Нет. Даже мечтать себе запрещала.

Удивительно, что по прошествии времени воздух здесь все еще пахнет нами. Едва уловимо, но и этого хватает, чтобы ощутить горячий приступ ностальгии с привкусом горечи. Я окидываю взглядом родные стены и ощущаю исходящее от них одиночество. Сейчас я вдруг отчетливо представляю, как он возвращается в них один.

— Тебе ведь не нужно проводить экскурсию? — голос Мирона вибрирует мягкой иронией.

Я быстро мотаю головой и скидываю обувь. Из-за скованности мне приходится нащупывать нить поведения вслепую. Как бы я повела себя раньше, в нашем прошлом? Наверное, первым делом пошла вымыть руки.

Я прохожу по коридору, берусь за ручку ванной, тяну. Воспоминания болезненной вспышкой проносятся перед глазами, заставляя внутренности сжаться в плотный тугой комок. Не думать. Я надавливаю на ручку сильнее, но дверь не поддается.

— Там нет света, — глухо произносит Мирон из-за спины. — Пройди душевую.

Осадок воспоминаний вытесняется тянущей болью в левой половине груди. На этот раз за него. Я киваю и, не оборачиваясь, иду в нашу бывшую спальню. Толкаю дверь, по памяти нащупываю выключатель и застываю.

Мне требуется пара секунд, чтобы понять, что так меня поразило. В комнате непривычно пусто. На полу вдоль стены составлены картонные коробки, в которых лежат знакомые мне вещи: книги Мирона, рамки с фотографиями, робот-пылесос, теннисные ракетки. Машинально перевожу взгляд в приоткрытые двери гардеробной — половина его вещей исчезла.

Поборов желание обернуться, я прохожу в душевую и включаю воду похолоднее. Больно осознавать, что в его жизни, чьей неотъемлемой частью я привыкла быть, происходит то, о чем я не знаю, и в чем не принимаю участия.

Когда я выхожу из душевой, Мирон стоит вдоль стены, засунув руки в карманы. Его взгляд задумчиво скользит по мне, застывает на лице, словно пытается найти ответы на незаданные вопросы.

— Ты… — я указываю глазами на коробки. — Ты уезжаешь?

Мирон едва заметно кивает.

— Переезжаю ближе к набережной. Там сейчас заканчивают ремонт.

Не думать. Не думать о прошлом и о будущем. Не думать, о причинах, побудивших его переехать, о том, будет ли место для меня в той новой квартире, и собирался ли он рассказать мне о переезде. Я должна жить сейчас.

Молчание повисает между нами стеной, которую мне отчаянно хочется сломать, но я не нахожу ни способа, ни сил. Кажется, Мирон тоже, потому что он отворачивается и начинает расстегивать рубашку.

— Поздно. Давай ложится спать.

Я расстегиваю молнию на платье, аккуратно вешаю его на спинку кресла. Бюстгальтер решаю не снимать, на цыпочках шагаю к кровати и забираюсь под одеяло. Мирон выходит из гардеробной в одних боксерах и щелкает выключателем, погружая комнату в темноту. Пружинит матрас — он ложится рядом.

Затаив дыхание, я смотрю в темноту. Моя потребность в его прикосновениях нарастает с каждой секундой, становясь едва ли не сильнее, чем тогда в клубе. Дай я себе слабину — смогла бы представить, как Мирон тянет ко мне руку. Не представляю лишь потому, что не хочу испытывать разочарования.

Его горячая кожа прижимается к моей спустя несколько секунд. Мне приходится плотно сжать губы, чтобы не выпустить наружу сдавленный вздох. Лучше этого ничего не может быть. Когда он обнимает. Его дыхание касается моего виска, пальцы чертят узоры на плече. Мирон меня не целует, не делает ни намека на то, что у нас будет секс, несмотря на то, что я бедром ощущаю его эрекцию. Я закрываю глаза и глубоко дышу. Его запахом и этой умиротворяющей эйфорией, стирающую из памяти запертую дверь в ванной и заполненные вещами коробки.

— Расскажешь мне? — его хриплый голос вибрирует в повисшей тишине и отдается в грудной клетке.

— О чем?

— Расскажи все, что хотела, но не рассказывала.

Я задерживаю дыхание, ловя плечом гулкие толчки его сердца. Мне не нужно боятся. Сейчас мы шагаем вперед.

— Я ревновала тебя к Алине.

В любой другой момент он бы наверняка улыбался, но сейчас, знаю, не улыбается.

— Знаешь же, что зря.

— Да, знаю.

Собственный пульс учащается от намерения быть честной. Я ведь себе обещала, а он хочет знать.

— Еще я отправляла маме деньги… втайне от тебя. Много раз собиралась сказать об этом, но было стыдно.

— Почему стыдно?

— Что я такая… Что пытаюсь казаться лучше, чем есть, за твой счет. И что неосознанно стала стеснятся своих родителей.

— Я бы никогда не упрекнул тебя за деньги. То, что я давал их тебе, подразумевало, что ты можешь распоряжаться ими как угодно. Остальное ты себе придумала.