Мариана во всем винила себя. Генри был прав: она пожертвовала им и другими пациентами — уязвимыми, слабыми, больными людьми, которым обязалась помогать. Генри так сильно в ней нуждался! Если б Мариана встретилась с ним, скорее всего, у него бы не случилось обострения…

И теперь ей надлежит сделать так, чтобы эта огромная жертва не оказалась напрасной.

Мариана добралась до дома лишь в час ночи. Она с ног валилась от усталости, но из-за охвативших ее волнения и тревоги сна не было ни в одном глазу.

В комнате оказалось холодно; пришлось включить висевшую на стене старую обогревательную панель. Вероятно, ею не пользовались почти год, с прошлой зимы. Постепенно она нагревалась, и в воздухе запахло горящей пылью.

Мариана сидела на деревянном стуле с высокой спинкой, уставившись на пылающую во тьме раскаленную панель, чувствуя исходящее от нее тепло, прислушиваясь к ее мерному гудению, и размышляла об Эдварде Фоске.

Какой же он самодовольный и самонадеянный! Воображает, что всех перехитрил, все сойдет ему с рук…

Он ошибается. Борьба еще не окончена.

Мариана обязана его переиграть. У нее нет другого выхода.

Она ночь напролет будет сидеть здесь, анализируя произошедшее. Будет ломать голову, пока что-нибудь не придумает.

Мариана, не засыпая, впала в подобие транса. Она словно заново переживала все, что случилось после того рокового звонка Зои: каждое событие, каждый эпизод. Рассматривала их со всех возможных точек зрения, стараясь сложить полную картину произошедшего.

Наверняка для всего найдется простое объяснение. Ответ лежал где-то на поверхности, но в руки не давался. С таким же успехом можно пытаться собрать пазл на ощупь в темноте.

Фред сказал бы, что в какой-нибудь другой вселенной Мариана уже во всем разобралась. Там она оказалась умнее.

К сожалению, не в этой.

Спустя несколько часов у нее разболелась голова. На рассвете, удрученная и обессиленная, Мариана сдалась, рухнула на кровать и сразу же уснула.

Ей приснился кошмар: она с трудом пробирается сквозь пургу по пустынной горной долине в поисках Себастьяна и наконец находит его — в обшарпанном баре отеля, затерянного где-то в Альпах. Задыхаясь от радости, Мариана бросается к нему… а Себастьян от нее отшатывается! Он говорит, что она изменилась, стала другим человеком. Мариана снова и снова клянется, что осталась прежней. «Это я! Это я!» — твердит она. Не позволяя себя поцеловать, Себастьян отталкивает ее и скрывается за пеленой метели. Мариана безутешно плачет, захлебываясь слезами. Тут появляется Зои и укутывает ее голубым одеялом. Мариана объясняет племяннице, что любит Себастьяна больше жизни, что он ей нужен как воздух, а Зои на это отвечает, что от любви одни страдания и что пора просыпаться.

— Пора просыпаться!

— Что?

— Просыпаемся! Подъем!

В холодном поту, с гулко бьющимся сердцем, Мариана подскочила на кровати.

Кто-то ломился в дверь.

Мариана присела в постели, сердце бешено колотилось. Кто-то продолжал настойчиво, требовательно барабанить в дверь.

— Иду! — крикнула она. — Сейчас открою!

Интересно, сколько времени? Из щелей между шторами пробивался солнечный свет. Восемь? Девять?

— Кто там?

Ответа не последовало, зато стук усилился, отдаваясь в висках пульсирующей болью. Видимо, вчера Мариана выпила куда больше, чем ей казалось.

— Секундочку!

Она вывалилась из кровати. Превозмогая слабость и головокружение, потащилась к двери и повернула ключ в замке.

За порогом стояла Элси с занесенной для нового удара рукой.

— С добрым утром, милочка! — лучезарно улыбнулась она.

Элси держала ведро с чистящими средствами, под мышкой была зажата перьевая метелка от пыли. Ярко намалеванные сдвинутые брови придавали лицу суровое выражение. Взгляд пылающих глаз показался Мариане недобрым и хищным.

— Элси, который час?

— Несколько минут двенадцатого, дорогуша. Я же вас не разбудила? — Элси, вытянув шею, с любопытством посмотрела на неубранную кровать.

Мариане почудилось, что от горничной пахнет сигаретами и алкоголем. А может, запах спиртного шел не от нее, а от самой Марианы?

— Я плохо спала, — объяснила она. — Мне приснился кошмар.

— Ох, бедняжка! — Элси сочувственно поцокала языком. — Что ж, неудивительно, при таких-то делах… Боюсь, у меня для вас плохие новости, милочка. Я подумала, что вам нужно знать.

— Что? — Мариана в страхе широко распахнула глаза. Сон мигом слетел. — Что случилось?!

— Расскажу, если вы дадите мне хоть слово вставить. Я войду?

Мариана посторонилась, и Элси шагнула в комнату. Улыбнувшись Мариане, она опустила на пол ведро.

— Так-то лучше. Мужайтесь, дорогуша.

— Что стряслось?

— Нашли еще одно тело.

— Что?! Когда?

— Утром, у реки. Убили третью девушку.

У Марианы замерло сердце.

— Зои! Где Зои? — в ужасе выдохнула она.

Элси покачала головой.

— Не волнуйтесь, дорогуша. С Зои все хорошо. Должно быть, она, как всегда, еще нежится в постельке. — Снова улыбнулась. — Похоже, у вас это семейное.

— Господи, Элси, кто? Кого убили? Скажите, наконец!

С отвратительной ухмылочкой горничная ответила:

— Малютку Серену.

— Боже мой! — К глазам внезапно подкатили слезы, и Мариана с трудом подавила всхлип.

Элси жалостливо покачала головой.

— Бедняжка Серена! Что ж, пути Господни неисповедимы… Лучше примусь-ка я за дело. Работа не ждет.

Она уже повернулась, чтобы уйти, и вдруг остановилась.

— Ах да, чуть не забыла… Вот что было под вашей дверью, милочка. — Элси вытащила из ведра какой-то предмет и протянула Мариане. — Держите.

Открытка с фотографией хорошо сохранившейся черно-белой древнегреческой вазы, на которой было изображено принесение Ифигении в жертву.

Дрожащей рукой Мариана перевернула карточку, уже понимая, что там увидит, и уставилась на чернильную надпись на древнегреческом:

τοιγάρ σέ ποτ᾽οὐρανίδαι

πέμψουσιν θανάτοις: ἦ σὰν

ἔτ᾽ ἔτι φόνιον ὑπὸ δέραν