Матильда вздохнула и перевернулась на другой бок. Теперь он мог видеть ее закрытый глаз, на который спадала прядь волос.

— Вот как мы поженились!.. Не скрою, я был счастлив войти в такой богатый дом… Только вспомни, что ты мне сказала чуть ли не в первый день: «Но самое неприятное, что отныне меня будут звать Верн. Не понимаю, почему все женщины не могут сохранять свои девичьи фамилии, как большинство актрис…»

В спальне скрипнула пружина. Польдина услышала шум, но отныне это уже больше не имело значения. Теперь она могла подслушивать, притаившись за дверью!

— Я быстро понял, что от меня требовалось… Двое детей, мальчик и девочка… Ты заранее определила число!.. Но самое удивительное, что они у тебя появились… Мне сейчас интересно, не из зависти ли твоя сестра, мечтавшая о ребенке, прижималась ко мне в мастерской…

Глаз открылся. Спокойный и холодный глаз, сверливший и смущавший Верна.

— Ты оскорбленная супруга, не так ли? Именно это хочет выразить твой злобный взгляд…

Из-за этого открытого глаза Верн все более входил в раж.

— Ты несчастная супруга, которая, едва родив ребенка, обнаружила, что муж изменяет тебе с твоей родной сестрой…

Глаз закрылся.

— Правда состоит в том, что это не могло причинить тебе страдания, поскольку ты не любила меня!.. А сущая правда, правда из всех правд, так это то, что дела обстояли бы примерно так же, даже если бы и не было этой постельной истории… Правда — это то, что вы, твоя сестра и ты, нуждаетесь в ненависти… Я уверен, что вы еще в детстве играли в ссоры, как другие дети играют в магазин или в куклы…

Глаз открылся, выражая внезапно возникший интерес.

Верн искал слова, чтобы продолжить.

— Когда в палец вонзается заноза, плоть реагирует, старается выдавить из себя чужеродное тело… А я и был занозой в доме Лакруа… И не только я, но мои дети тоже… Видишь ли, вот что произошло: ты хотела детей, это правда, но ты никогда не думала, что они не будут подлинными Лакруа!.. Главное же, ты даже не представляла, что они могут быть маленькими Вернами… И тогда, по мере того как они взрослели, ты постепенно проникалась к ним ненавистью! И к ним тоже… И твоя сестра их ненавидит… Вы обе ненавидите все, что не является вами… Вот что уже почти двадцать лет лежит в основе вашей жизни…

Теперь, когда кровать согрелась, Матильда смогла вытянуть ноги, и из-под одеяла показалась часть ее щеки.

— Ты не будешь отвечать… Ты слишком гордая… Но меня утешает то, что ты знаешь: я говорю правду… Я хочу добавить несколько слов, которые вгонят в краску другую мать… У тебя сын и дочь… У твоей сестры дочь, дочь того же отца… Значит, у тебя есть все причины ненавидеть ее. Но, тем не менее, я уверен, что в глубине души ты предпочитаешь Софи собственным детям, поскольку случаю было угодно, чтобы в ней возобладала кровь Лакруа…

Кто-то тихо постучался в дверь.

— Что там еще? — грубо спросил Верн.

— Говорите тише! — посоветовал голос Польдины.

Было слышно, как она уходила, возвращаясь к себе.

— Все это я понял с самого начала, но был не очень уверен… Я мог бы вступить в игру, тоже всех возненавидеть, играть свою партию в концерте проклятий, который вы мне устраивали каждый день… Я мог бы жить двойной жизнью, впасть в грех, предаться какой-нибудь страсти… В определенный момент я попробовал… Я не ходил в кафе, опасаясь слухов и сплетен… Однако на краю города стоит дом, который я посещал несколько раз. Но мне не удавалось проникнуться желанием вновь и вновь возвращаться туда…

Матильда вздохнула. Все это длилось слишком долго. Она потеряла всякий интерес. Глаз опять закрылся, и на этот раз можно было подумать, что окончательно.

— Вы держали меня за дурака и не знали, что там, наверху, я вел в сто раз более интересную жизнь, чем ваша, настолько интересную, что я мог спокойно пожертвовать несколькими часами, которые иначе мне пришлось бы провести в аду вашего общества… Однажды вы о ней узнаете… И тогда вы удивитесь, и та, и другая…

Матильда накрылась одеялом с головой, чтобы больше не слышать, но было совершенно очевидно, что она все слышала.

— Я не знаю, что произойдет в этот момент, что вы будете говорить обо мне… Другие же скажут…

Он рассеянно улыбался. Софи била кулаками в перегородку, отделявшую ее спальню от спальни Вернов.

— Хорошо! Понял… — крикнул он. — Впрочем, я закончил…

Его щеки раскраснелись. Он несколько раз провел рукой по взлохмаченным волосам.

— Спокойной ночи, Матильда… Спи!.. Вернее, попытайся заснуть… Меня не обманывает твое молчание, нет! Теперь я уже больше не понимаю, как я мог рассчитывать увести всех вас с собой…

Матильда резко повернулась. Эммануэль замолчал, еще немного посидел на кровати, затем постепенно соскользнул под одеяло.

Верн забыл выключить свет. Это сделала Матильда, предварительно убедившись, что все закончилось.

Утром, как обычно, на пороге стоял бидончик молока, а на крышке, для равновесия, лежал свежий хлеб. Без двух минут восемь почтальон в шерстяном вязаном шарфе опустил в почтовый ящик газету под бандеролью. Изо рта почтальона вырвалось, растворяясь в утреннем холоде, небольшое облачко. Женщины, одетые в черное, возвращались с мессы без песнопения. Порой слышалось, как открывалась или закрывалась калитка одного из больших домов, стоявших на улице.

У Элизы, полностью просыпавшейся лишь к десяти часам утра и еще долго пахнувшей постелью, были опухшее лицо и мрачный взгляд. Софи, пребывавшая в хорошем настроении, напевала, одеваясь, а Польдина поджидала в столовой сестру, чтобы на ее лице прочитать какие-нибудь знаки.

Но этот момент еще не наступил. Жак завтракал, макая кусок хлеба в кофе с молоком. Софи, войдя в столовую, спросила:

— Мы поедем сегодня за арендной платой?

Ведь по этой самой причине и был куплен автомобиль. Обитатели рабочих домов платили арендную плату каждую неделю. Собирала ее Польдина.

Что касается Эммануэля, то его напряжение спало. У него было измученное лицо, уставшие глаза. Он машинально ел, глядя на скатерть, и ни разу не бросил взгляд на жену или Польдину.

Поднимаясь в мастерскую, он на минуту остановился на лестничной площадке второго этажа, возле двери комнаты Женевьевы, и даже дотронулся до фарфоровой ручки.

— … Господь с тобою…

Женевьева вполголоса молилась, и он не решился войти. Он продолжил свой путь, заперся в мастерской и долго смотрел через застекленный проем на серые крыши, по которым плыл смутный туман.

Внизу хлопнула дверь. Это ушел Жак. Его шаги уже раздавались по мостовой.

— Я хочу сделать круг, — объявила Софи, горевшая желанием прокатиться на машине.

Когда Софи уехала, Польдина пристально посмотрела на сестру.