Матильда даже не пошевелилась.

— Открой! — повторяла наверху Польдина.

Затем она спустилась. С лестничной площадки она бросила:

— Надо позвать слесаря…

Польдина забыла, что в доме был телефон. Она вышла из дома, двинулась вдоль стен домов и свернула на маленькую улочку, на которой, как она знала, жил слесарь.

Женщина говорила сама с собой, вполголоса, нараспев:

— Она это сделала нарочно… Она подозревала… Она знала…

Матильда села, внезапно почувствовав слабость. Опершись обоими локтями о стол, она упала головой вперед. Однако она не потеряла сознания. Это было что-то другое, тревожная, мучительная пустота, тягостная прострация, которая не помешала ей услышать голос Женевьевы:

— Мать!..

Матильда даже слышала шаги на улице, шаги двух человек, сестры и слесаря, перебиравшего ключи на большой связке.

— Входите… Сюда… Да, это на самом верху… Еще ничего не известно…

Мужчина стал подниматься первым. Проходя мимо кабинета, Польдина бросила взгляд на сестру.

Они долго возились на последней лестничной площадке. Наконец раздался треск, и сразу же наступило долгое молчание.

— Мать!.. Мать!.. — надрывалась Женевьева за закрытой дверью.

А наверху мужчина произнес:

— Я схожу к нему… Не беспокойтесь, мадам…

Он стремительно спустился по лестнице и побежал по улице. Матильда вздрогнула, поскольку возле нее кто-то стоял, кто-то неподвижный и молчаливый.

Это была Польдина. Польдина, своим поведением ответившая на немой вопрос.

Матильда провела рукой по лбу и, сделав над собой усилие, встала.

— …повесился… — проронила Польдина. — На оконной раме…

Ни Матильда, ни Польдина не плакали. Но самым ужасным было то, что Польдина осуждающе смотрела на сестру.

— Мать!.. Пожалуйста, мать!..

И тогда Польдина сказала:

— Иди к ней…

Таким образом, Польдина дала понять, что займется всем сама. Но сначала она вошла в свою спальню, посмотрела на себя в зеркало, поправила несколько прядей и взяла шерстяную шаль, потому что ей стало холодно.

Она медленно поднялась по лестнице, словно старуха, добралась до последней лестничной площадки, но не вошла в мастерскую.

Польдина, склонившись над перилами, шатавшимися вплоть до медного шара на первом этаже, ждала. Из комнаты Женевьевы до нее доносились крики. Элиза еще не вернулась домой с покупками.

Наконец в коридоре появились двое мужчин. Раздался голос слесаря:

— Это на последнем этаже…

Прошло несколько минут, и Польдина с почти комическим удивлением увидела мужчину, поднимавшегося к ней, еще совсем молодого и очень застенчивого мужчину.

— Доктора Жюля не было дома, — объяснил слесарь. — Я вспомнил, что почти рядом живет новый врач…

— Входите, доктор…

Соблюдая правила приличия, слесарь убрал связку ключей.

Молодой врач пробормотал с простодушным видом:

— Где он?

Он не заметил, что в мастерской был закуток, где стоял диван. Именно на этот диван слесарь положил тело Эммануэля Верна, с ноги которого по дороге упала лакированная туфля.

— Можно включить свет?

В закутке было темно. Польдина повернула выключатель, и над испанской шалью, покрывавшей диван, зажглась старинная лампа из кованого железа.

Сама толком не зная, что говорит, Польдина произнесла, отходя в сторону:

— Оставляю вас… Если вам что-нибудь понадобится…

Польдина все сделала, все заказала, за всем проследила. Редко случалось так, чтобы подобная работа в этом доме проделывалась всего за один час.

Матильда дулась в прямом смысле слова. Она не была сломлена горем, не испытывала угрызений совести. Скорее, она была физически подавлена, но, тем не менее, принимала участие в хлопотах, бросая на остальных недоверчивые взгляды.

Польдина освободила ее от необходимости ухаживать за дочерью. Никто ничего не мог поделать с Женевьевой, которая, лежа в кровати, кричала во весь голос, кусала простыни, зловеще выла, как собака на луну.

— Доктор, нельзя ли ее как-нибудь успокоить?

Женевьеве дали бром. Мать приподняла ее, и она выпила лекарство. В стакан катились слезы, а тело Женевьевы продолжало содрогаться.

Ну что же! Надо было все делать быстро. Польдина взялась за работу с мужской энергией, поскольку если бы она не сделала то, что полагалось, произошла бы новая драма.

Эммануэль, лежавший наверху на диване, покрытом испанской шалью, с низко опущенной головой, с перекошенным лицом, с рукой, касавшейся пола, превратился в непонятное существо, на которое Польдина не могла смотреть не перекрестившись.

— Не забудьте позвонить в полицию! — напомнил молодой доктор.

Доктор еще не догадывался, что его продержат до конца и что он целый час будет находиться во власти старшей Лакруа.

Ему самому пришлось позвонить в комиссариат, а за это время в мастерской Польдина успела прочитать записку, лежавшую под стаканом на столе так, что ее невозможно было не заметить.

Я прошу прощения у дочери, но, вероятно, я принесу ей больше пользы мертвым, а не живым. Я хочу, чтобы все, что находится в мастерской, стало ее личной собственностью. Это моя последняя воля. Возможно, это наследство когда-нибудь поможет ей.

У Польдины возникло искушение спрятать записку за корсет. Возможно, она так и сделала бы, если бы в мастерской не было Эммануэля. А из-за него она вновь положила записку на стол, но на всякий случай, словно по оплошности, засунув ее под тетрадь.

У нее не было времени все обдумать. Слишком о многом следовало позаботиться, а она не хотела ничего упускать.

— Комиссар скоро придет! — сообщил молодой доктор.

На всякий случай неплохо было бы спрятать пузырьки и пробирки, находившиеся в спальне Польдины, иначе они могли бы вызвать бог весть какие комментарии. Во дворе еще сохранилась сточная канава, прорытая задолго до того, как в доме была проведена канализация. Польдина, с опаской посматривая на окна, подошла к ней и приподняла цементную плиту.

Возвращаясь, она встретила Элизу, раскладывавшую на кухне покупки. Служанка еще ничего не знала о случившемся.

— Мсье умер, — сказала Польдина. — Надо закрыть ставни, обвязать язычок колокольчика и оставить дверь приоткрытой.

— Мсье умер? — с глупым видом переспросила Элиза.

— Да, он умер. Делайте то, что я вам велела.