– Да, Григорий Александрович человек решительный… Скажи, а любят его у нас?

– Очень. Двое – ты, матушка, да Господь Бог.

«Ну что ж, именно такой человек мне необходим. Всегда должен быть тот, кого очень не любят. Только тогда монарх может быть благодетелем… Значит, Совет? Ну что ж, кажется, я нашла себе человека…

Да, я была уверена – этот безумец женится. Так оно и произошло. И когда Совет собрался, я не стала оказывать никакого давления. Я разрешила им свободное волеизъявление».

Июнь 1778 года. Кабинет императрицы в Царском Селе. Входят Панин и Вяземский.

– Слушаю вас, господа.

– Совет единогласно постановил… – торжественно начинает Панин.

«Никита Иванович Панин по-прежнему помешан на значении Совета. Эта игрушка кажется ему неким зародышем будущего ограничения власти самодержца. Горбатого могила исправит…»

– Совет постановил брак Григория Орлова расторгнуть и, подвергнув обоих церковному покаянию, сослать в монастырь. Абсолютным большинством мы так решили, матушка.

– Только граф Кирилла Разумовский был против, – поправил Вяземский и добавил с удовольствием: – Он сказал: «Еще недавно вы все были бы счастливы, коли граф Орлов удостоил вас хотя бы пригласить на свою свадьбу. Вспомните обычаи наших кулачных боев: лежачего не бьют».

– Абсолютное большинство голосов, – будто не слыша, повторил Панин. – Прошу вас, Ваше величество, подписать решение Совета.

– Не могу, – в ужасе прошептала императрица, – рука отказывается. Не могу подписать против человека, которому стольким обязана… Увольте, господа.

– Но это решение Совета, – в растерянности начал Панин, – речь шла о свободном волеизъявлении…

«Как он поглупел! Старость…»

– …Не могу… Увольте, господа!.. Не заставляйте меня страдать!

И тогда вступил Вяземский:

– А я скажу по-простому, матушка: не можешь и не надо. Мы все рабы твои. И что тебе сердце подсказывает, то и исполним.

Дверь в стене неслышно отворяется – и появляется высокий сорокалетний красавец Семен Гаврилович Зорин, флигель-адъютант и новый фаворит императрицы.

«Он олицетворение мужественной красоты, но удивительный неуч. Я пыталась привить ему вкус к государственным делам и хоть как-то обучить его. Но он годится лишь громким голосом объявлять имена посетителей. Из него вышел бы отличный лакей. Впрочем, и это тоже талант…»

– Князь Григорий Григорьевич Орлов в приемной. Из Санкт-Петербурга пожаловал, – важно объявил Зорич.

Яростное движение Панина, Екатерина насмешливо глядит на него.

– Зови, душа моя, несчастного князя, – благостно обратилась Екатерина к Зоричу. – Ты ведь знаешь, я для него свободна в любое время. – И улыбнувшись, сказала: – Ступайте с Богом, господа!

В кабинете Екатерины сидел Григорий Орлов, уронив голову на руки.

– И чего молчал?.. И зачем таился?..

– Не смел… не смел открыться, – бессвязно шептал Орлов.

Она нежно дотронулась до его волос:

– Ах, батюшка Григорий Григорьевич, все ты забываешь, что я прежде всего твой друг, потом твоя императрица… А уж потом – все наше прошлое, вся наша любовь… Вон указ Совета лежит. Что ж теперь делать, Гриша? Развод да в монастырь?

– Извлекла она меня из бездны… Ангел она во плоти… Утешение она мое… И тоже Екатериной кличут… И как имя ее назову, тебя вспоминаю. Люблю только тебя! Сама знаешь… всю жизнь!

«До чего простодушен. Даже в хитрости… А все-таки приятно…»

Екатерина молча расхаживает по кабинету и наконец объявляет торжественно:

– Мое решение, князь: я назначаю молодую княгиню Орлову из фрейлин в мои статс-дамы.

– Матушка! – Григорий упал к ее ногам. – Из бездны спасаешь!

– Ох, Гриша, – гладила она по голове лежащего у ее ног Орлова. – Что мне из-за тебя вынести придется! Каким курцгалопом скакать между Потемкиным и Паниным!.. Я жалую ей также орден Святой Екатерины и бесценный туалет из золота… такой прекрасной работы, что, клянусь, не многие королевы могут таким похвастать!

– За что убиваешь благодеяниями? – бессмысленно шептал Орлов. – Из тьмы вывела!..

– Ах, Гриша!.. Не хватает мне тебя! Так не хватает сейчас… – Она посмотрела на него долгим взглядом.

– Никак стряслось что, матушка? – вдруг деловито спросил князь.

Она кивнула. Князь тотчас поднялся с колен, уселся на стул и внимательно взглянул на Екатерину.

– Женщина есть… для меня опасная… страшная для меня.

– Значит, и для нас страшная. Что твое, то наше!

– Привезти ее надо… в Россию…

– Привезу.

– Ох, Гриша. Ты отважен, да прост. Да некому поручить.

– Выкраду.

– Не надо так сложно, она не пугливая. Как птица ручная. Так донесли мне. – И, помолчав, добавила: – Надо ее тем же манером… – Она остановилась.

– Каким манером? – прошептал Орлов.

– Ну как брат твой ту женщину привез. Корабль будет ждать тебя в бухте… Живет она на Адриатике, у моря. Тебе все Рибас расскажет… Но в дело его не посвящай. Вот так же на корабль ее пригласишь и… привезешь. Я Алексея послала бы, да нельзя ему в Италию. После того дела узнают его – живым не выпустят. А вы мне живые нужны. Что бы ни случилось, я знаю, вы моя опора.

– Все сделаю. Живота не пожалею. Я чуму в Москве победил. А уж женку к тебе доставить…

– Но запомни: ни одна душа… Августа ее имя… Августа Тараканова.

Орлов в ужасе глядел на императрицу.

– Да, она есть… Неправду сказал старик Разумовский, – усмехнулась Екатерина.

– Много бы я дал, чтоб тогда это услышать, – засмеялся Григорий. И сказал торжественно: – Привезу ее к тебе, матушка, клянусь.

Она взяла со стола бумагу, надорвала, протянула Орлову.

– Это указ Совета. Почитай на досуге. Чтоб лучше запомнить, как любят тебя друзья твои… В Петербурге объявишь, что едешь в Швейцарию, в свадебное путешествие. Духу Вольтерову поклониться. Вот истинное свадебное путешествие любителя муз и философии, каковым ты всегда являлся…

Из воспоминаний графини Блудовой:

«Ах, Катенька Зиновьева. Я была еще ребенком в то время, когда состоялась эта шумная история с графом Григорием Орловым. Я не принадлежу к их поколению. У тогдашних девушек была чистота и наивность… Это наивность полевых цветов – фиалок и васильков. У нашего поколения куда меньше простоты и больше наглости. В июле 1778 года Орлов с молодой женой уехали из Петербурга в свадебное путешествие, кажется, в Швейцарию. Но потом весьма быстро возвратились. Отголосок этого события остался в прелестных стихах, сочиненных молодой графиней и ставших тогда такими модными: