Но все же его ждало еще одно испытание – несколько дней спустя ему позвонил некий Фербер. У него был мягкий приятный голос, который никак не вязался с образом полицейского. Фербер предупредил, что на набережной Орфевр Джеда примет не он сам, а его шеф, комиссар Жаслен.

Комиссар Жаслен «на совещании» – так сказали ему, когда он пришел. Джед сидел в небольшом зале ожидания с зелеными пластиковыми стульями, листая старый номер «Сил правопорядка», пока наконец не догадался взглянуть в окно: из него открывался панорамный вид на Новый мост, набережную Конти и чуть дальше – на мост Искусств. Сена будто застыла в зимнем свете, а ее воды приобрели матовый серый оттенок. Купол Французской Академии поистине великолепен, признал Джед против воли. Конечно, округлую форму здания ничем нельзя оправдать; с рациональной точки зрения это просто потеря места. Возможно, модернизм был ошибкой, подумал Джед впервые в жизни. Чисто риторический вопрос, впрочем: модернизм закончился в Западной Европе уже много лет назад.

В эту минуту появился Жаслен, выведя его из раздумий. Комиссар был раздражен и явно не в духе. Все потому, что утром его ждало еще одно разочарование: проверка образа действий преступника по базе данных серийных убийц ничего не дала. Нигде – ни в Европе, ни в Штатах, ни в Японии – никогда не слышали о преступнике, разрезавшем своих жертв на лоскуты, которые он затем раскладывал по комнате, – не было такого прецедента. «В кои-то веки Франция вырвалась вперед…» – заметил Лартиг, пытаясь разрядить обстановку.

– Извините, – сказал Жаслен, – мой кабинет пока что занят. Могу я предложить вам кофе? Он не так уж плох, нам только что досталась новая машина.

Он вернулся через две минуты с двумя маленькими стаканчиками кофе, который и впрямь оказался отменным.

– Добросовестная работа полиции немыслима, – заверил он Джеда, – без нормальной кофеварки. – Потом попросил рассказать об отношениях с жертвой. Джед изложил историю вопроса: проект выставки, текст для каталога, написанный им портрет Уэльбека… Он видел, что его собеседник смурнеет на глазах, буквально оседая на стуле.

– Понятно… В общем, вы были не так уж близки, – подытожил комиссар.

– Да, – согласился Джед, хотя у него сложилось впечатление, что у писателя в принципе не водилось так называемых близких людей, в конце жизни уж точно.

– Знаю, знаю. – У Жаслена был совсем упавший голос. – Не понимаю, на что я надеялся… Боюсь, что зря вас побеспокоил. Ладно, давайте все же пройдем ко мне в кабинет, запротоколируем ваши показания.

Поверхность его рабочего стола почти полностью была завалена фотографиями с места преступления, которые он, уже, наверное, в пятидесятый раз безуспешно изучал всю первую половину дня. Джед, любопытствуя, подошел и взял один снимок, чтобы рассмотреть получше. Жаслен едва сдержал удивление.

– Извините, – смутился Джед. – Полагаю, я не должен это видеть.

– Да, по идее, снимки подпадают под тайну следствия. Но давайте, не стесняйтесь: может, что-то вспомните.

Джед рассмотрел несколько увеличенных фотографий, которые, по мнению Жаслена, ничем друг от друга не отличались: кровоподтеки, разодранная плоть, бесформенная головоломка.

– Странно, – произнес Джед, помолчав. – Похоже на Поллока, реши он вдруг написать почти монохромную картину, с ним это случалось, но редко.

– Кто такой Поллок? Простите мое невежество.

– Джексон Поллок – американский художник послевоенных лет. Абстрактный экспрессионист, можно сказать – лидер этого направления. На него существенное влияние оказал шаманизм. Умер в пятьдесят шестом.

Жаслен с внезапным интересом внимательно посмотрел на него.

– А что это за фотографии? – спросил Джед. – В смысле, что, собственно, на них изображено?

Реакция Джеда изумила Жаслена своей остротой. Он еле успел подставить ему кресло, в которое тот рухнул, дрожа и сотрясаясь в спазмах.

– Сидите, не двигайтесь… вам надо что-нибудь выпить. – Жаслен бросился в кабинет группы Фербера, откуда тут же вернулся с бутылкой лагавюлена и стаканом. Добросовестная работа полиции немыслима без заначки высококлассного спиртного, свято верил он, но на сей раз удержался от комментариев. Выпив залпом полный стакан виски, Джед перестал дрожать. Жаслен терпеливо ждал, еле сдерживая возбуждение.

– Да, это чудовищно, – проговорил он наконец. – Это одно из самых леденящих душу преступлений в нашей практике. Вы думаете, что… – продолжал он осторожно, – вы полагаете, что на убийцу мог оказать влияние Джексон Поллок?

Джед помолчал, недоверчиво покачивая головой, и сказал:

– Не знаю… Правда, похоже на его работы. Многие художники конца двадцатого века превращали свое тело в объект искусства, и некоторые поборники body art объявляли себя последователями Поллока. Но тело другого человека… Лишь венские акционисты в шестидесятых годах перешли границу, но их деятельность была ограничена во времени, и это движение уже давно ни на кого не влияет.

– Я понимаю, что вам это может показаться нелепым… – не отставал Жаслен, – но войдите в наше положение… Я не должен был бы говорить вам об этом, но следствие зашло в тупик, мы обнаружили труп два месяца назад и все никак не сдвинемся с мертвой точки.

– Где это произошло?

– У него дома, в Луаре.

– Ах да, странно, что я не узнал ковролин в гостиной.

– Вы были у него? В Луаре? – На этот раз Жаслен не сумел скрыть своего возбуждения. Джед был первым человеком из всех, кого они допросили, побывавшим дома у Уэльбека. Даже издательница никогда к нему туда не ездила, они встречались только в Париже.

– Да, один раз, – спокойно ответил Джед. – Отвозил ему картину.

Жаслен вышел из кабинета, позвал Фербера. В коридоре он кратко ввел его в курс дела.

– Занятно, – задумчиво протянул Фербер. – Даже очень. Занятнее всего того, что мы до сих пор слышали, мне кажется.

– И что дальше? – спросил Жаслен.

Они провели импровизированное совещание прямо в кабинете: тут были Орели, Лартиг, Мишель Хури. Мессие задерживался, розыскные мероприятия, судя по всему, увлекли его – какой-то студент-невротик типа отаку* уверял, что нашел в интернете упоминание образа действий их убийцы (мы начинаем терять интерес к делу, печально подумал Жаслен, и готовимся к возможности поражения…). Самые разнообразные предположения сыпались со всех сторон, и длилось это бесконечно – никто из них ничего не знал о художественной среде, – но вдруг Фербера осенило:

* Отаку – человек, фанатично увлеченный чем-либо.

– Я думаю, нам надо поехать с ним в Луаре. На место преступления. Может, он увидит то, что от нас ускользнуло.

Жаслен взглянул на часы: полтретьего, обеденное время давно прошло, а главное, свидетель уже почти три часа торчит один в его кабинете.