На нашем маленьком совете было решено, что я и Сандан Джимба останемся здесь и будем ждать, пока Талынтэр пойдет и разыщет старосту. Тут нам с Сандан Джимбой пришлось простоять около четверти часа. Тангутская деревня казалась вымершей; только бегущая вдали собака или крик петуха время от времени оживляли эту картину. Коротенькое развлечение доставила нам какая-то молодая женщина, очень разряженная и переходившая из дома в дом в сопровождении подруги. Как мы потом узнали, это была невеста; после мы с нею познакомились поближе. Она, по обычаю, ходила теперь из дома в дом пить чай. Она была очень ярко одета; настоящего платья на ней не было видно; оно было скрыто за кусками красных, желтых, коричневых материй, которые были заткнуты за пояс. Сзади, как бы два крыла, два голубых шелковых платка были прикреплены верхними концами к плечам, а нижними к талии. На голове была шапка с лисьим околом; тульи не было видно: она скрывалась под шелковой бахромой, которая висела с вершины стержня, укрепленного в верхушку шапки.

Талынтэр принес нам ответ старосты; староста просит нас подождать, пока он найдет нам помещение. Подождали еще немного. Наконец, нам показалось скучно, и мы порешили поехать в верхний конец деревни, если не содействовать поискам, то, по крайней мере, чтобы присутствовать при них; все же не так скучно будет? На дороге мы встретили трех тангутов. Талынтэр вступил с ними в переговоры, рассчитывая, что, может быть, найдется у них место для нас. Что́ они говорили ему, я не понял, только после этих переговоров дух у Талынтэра упал в такой степени, что он начал нам советовать оставить попытки отыскать ночлег в Рчили и ехать в Ачун-нанцзун.

Ехать в Ачун-нанцзун, однако, не было резона; предстояло переваливать через высокий и скалистый хребет, который был виден из Рчили. Было уже три часа пополудни; я посмотрел на хребет и понял, что мы в Ачун-нанцзун приедем только в глубокие сумерки. Если здесь при свете солнца мы не можем найти ночлега, то что же будет в Ачун-нанцзуне при совершенной темноте. Я велел поворотить караван в нижний конец деревни и сказал, что мы спешимся у дома деревенского старосты и не уйдем от него, пока нам не найдут помещения, а если не найдут, то я буду ночевать у ворот старостина дома.

Мы уже двинулись было согласно новому решению, как вдруг из-за бугра, у которого мы стояли, вывернулась фигура старосты; он был хонь, а потому на голове его была волосяная чалма. Он скомандовал нам следовать за ним по тропинке, в конце которой была видна отдельно стоявшая тангутская фанза. Пройдя шагов 100, он крикнул вдали стоявшему какому-то тангуту, который по распаханному полю подошел к нам. Это был немножко сутулый тангут в заношенной шубе, стоптанных сапогах и в закоптелой острой бараньей шапке. Староста чуть не шепотом отдал ему приказание, и тот, молча, как-то таинственно, повел нас по тропинке, в конце которой была видна фанза.

Оказалось, что это был хозяин фанзы. Помещение наше и здесь было в том же роде, как в Чуньчже: такой же обширный сарай, такой же кан в одном конце его, отделенный стеной от очага, такой же деревянный пол перед очагом и шкаф, или деревянные полки у стены. Когда мы вошли в этот сарай, на деревянном полу перед очагом сидели семидесятилетняя старушка в чепчике из овчины и тангут лет сорока. Это были жильцы этого сарая. Прежде чем вступить в обладание каном, нам пришлось постоять несколько минут, пока старушка и ее товарищ убрали с кана вороха шуб и истрепанных войлочков, а потом вымели его веником. Старушка не могла держаться прямо, она ходила согнутою, как кочерга, и, когда она возилась на кане, была похожа скорее на четвероногое, чем на человека. Убравши кан, она вместе с своим товарищем опять заняла место у очага, а мы заняли кан. Во все это время вокруг нас толпились любопытные, мужчины, женщины и дети. Многие из мужчин были в волосяных чалмах; у иных эти волосы были обмотаны красной или синей тканью, у других ничем не были прикрыты. Деревня Рчили наполовину состоит из хоней.

В течение вечера мы познакомились ближе с этими новыми для нас людьми. Сначала хони отказывались вступать с нами в разговоры, и даже вся толпа любопытных ушла, оставив наш сарай пустым, но потом мало-помалу наши сношения с хонями установились. В особенности оказался словоохотливым один молодой хонь в красной чалме. Со старушкой, которую мы согнали с кана, мы тоже сделались друзьями. Я сначала принял ее за члена семьи, которой принадлежит этот дом; оказалось, что она чужая нашему хозяину; она со своим товарищем, который оказался ее сыном, были богомольцы, расположившиеся здесь на зимовку.

Старушка рассказала о себе, что она когда-то имела много сыновей и дочерей, были между сыновьями и хони, но все они примерли; остался жив один сын, да и тот сухорукий; вот они вдвоем и бродят по монастырям и святым местам, молятся Богу, землю отдали своим родственникам, дома своего не имеют, а живут, где их примут. В разговоре с этой старушкой мы узнали, между прочим, что послезавтра здесь будет свадьба; выдают замуж ту самую девушку, которую мы видели ходившею по деревне разряженною и в лисьей шапке. Я пожелал узнать, можно ли будет мне посмотреть на эту свадьбу.

– Можно, – сказала старушка, – только поднеси в подарок платок.

Кстати, мой знакомый хонь в красной чалме оказался близким родственником невесты; он начал приглашать меня прожить в Рчили до свадьбы, но, так как я отказался от этого предложения, то порешили так, что я поеду в Ачун-нанцзун, ночую там одну ночь и на другой день вернусь как раз в разгар свадьбы. Хонь даже посоветовал мне прямо ехать в дом, где будет справляться свадьба.

На другой день во время нашего чая явился к нам староста деревни. Выпив одну чашку чаю и посидев немного, он поднес мне хадак[96] и сказал маленькую речь, содержание которой было такое: он, будучи деревенским старостой, кроме того, отправляет в общине ачун-нанцзунских хоней должность нюрвы (казначея), и в качестве такового обращается ко мне за милостыней. У меня нашелся кусочек серебра весом в несколько ценов, который я сейчас же и передал ему. Эта щедрость сильно расположила его в мою пользу. Он сейчас же написал записку в Ачун-нанцзун и передал ее мне со словами, что без записки нам будет нелегко найти там помещение, а потом, из предыдущих разговоров заметив, что я интересуюсь любимой хонями книгой «Бама-хатун», сказал мне, что «Бама-хатуна» продажного у него не имеется, но он может продать мне небольшую книгу «Луй-чжин», которую читают для вызывания темных сил. Я согласился. Книжка сейчас же была принесена, но староста, прежде чем книжка перешла в мой чемодан, хотел доставить мне развлечение. Он позвал другого пожилого хоня; они сели против меня на кане, открыли листы книги и вдвоем пропели ее от одного конца до другого очень приятными голосами.

Итак, в Рчили мы расстались в самых лучших отношениях.

В Ачун-нанцзуне, как сказали нам, нет ни гороха, ни соломы. Гороха у нас было немного еще из Чуньчжи, но, чтобы не очутиться без соломы, мы должны были купить ее у нашего хозяина в Рчили и его же подрядили снести эту вязанку до Ачун-нанцзуна. Таким образом, из Рчили мы выступили вчетвером.