Дэвид, до которого постоянно доходили слухи о восторженной реакции благородных дам Гоалпара, впечатленных приемами, организуемыми Энн, обожал возвращаться домой. После долгих дней в пыли и удушающей жаре во время его поездок по территории штата, после экстремально сложных ситуаций, в которых ему приходилось мобилизовать все свое хладнокровие и такт, дабы утихомирить необъяснимую неприязнь и не дать разгореться конфликту, который мог, без всякой на то логической причины, покончить с существованием какой-нибудь небольшой этнической общины; после испытанного им ужаса, который охватывал его, когда ему приходилось наказывать рабской каторгой на угольных рудниках уличенного в грабеже осужденного, чьи жена и дети валялись у его ног, моля о пощаде, а он никак не мог и не должен был себе этого позволить; после нескольких жутких дней и ночей преследования леопарда, терроризировавшего маленькую деревушку, после сна под открытым небом с нагревшимся от близкого огня камнем вместо подушки, на голой песчаной земле и в компании с невидимыми змеями, огибавшими очерченный по контуру костровища круг — после всей этой усталости, грязи, пота, страха и горьких раздумий, игр со смертью, своей и чужой — он, наконец, мог дать волю своим страхам, сомнениям и загнанным глубоко внутрь нежности и желаниям, возвращаясь в свой дом. Здесь он мог снова властвовать его тенями, музыкой, запахами и ждавшей его все это время богиней с пышными светлыми волосами, изумрудными глазами и исполненной томления грудью. После принятой ванны он обычно выпивал на веранде свой джин-тоник и потом шел в столовую с полуоткрытыми деревянными жалюзи, пропускавшими внутрь ночную прохладу, аромат садовых цветов и пение птиц. Он — одетый в белый смокинг, как и полагается английскому чиновнику и джентльмену за ужином, в какой бы точке Раджа он ни находился, она — в длинном платье с глубоким, на грани допустимого приличиями, декольте, с блестящими в мерцании свечей глазами, точно у того самого леопарда, выжидающего в ночи свою жертву.

У него было все, о чем он только мечтал. И даже гораздо больше, чем он когда-либо мог себе представить. Вокруг него простиралась огромная территория Ассама и Северо-Восточной Бенгалии с тридцатью миллионами душ, которыми он управлял и для которых был прямым представителем короля Эдуарда VII, а стало быть, и живым воплощением компетентности, справедливости и правосудия. Ему было суждено воплощать собственным практическим опытом правильность изречения Киплинга, который когда-то сказал, что задача управлять Индией каким-то неведомым замыслом Провидения была передана в руки представителей английской расы. И помимо этой возложенной на него гигантской задачи, этой увлекательной политической авантюры, к нему еще относились здесь, как к принцу, с дворцом, ожидавшим его после службы или по окончании его поездок, а также с настоящей принцессой, томящейся на верандах этого самого дворца, в его прохладных, затененных интерьерах либо под чистейшими хлопковыми простынями их супружеского ложа.

Было, однако же, довольно сомнительным и спорным, что Провидение выбрало именно англичан для того, чтобы управлять судьбами Индии. Ведь первыми пришли сюда португальцы, за ними, еще до англичан, были французы. Бомбей, ворота Индии для англичан, стал английским только потому, что он был подарен им Португалией в качестве приданого за Катариной Браганской[53], вышедшей замуж за Карла II. К тому времени английская Корона официально находилась на территории своего вице-королевства всего лишь несколько десятилетий, привлеченная процветавшей здесь торговлей чаем. Сомнительным был и тот факт, что значительную часть направленных в Индию англичан, прибывавших сюда в качестве военных или сотрудников Гражданской администрации, находились на этой земле по воле Провидения, якобы призвавшего их ответить делом на сей непомерный вызов.

Те, кто общался с Дэвидом Джемисоном, тем не менее, довольно быстро убеждались, что он-то как раз, наоборот, создан для своей работы и для тех задач, которые теперь перед ним стояли. Его распирала тяга к знаниям и настоящая одержимость исполнением своего долга, всего того, что требовала от него новая должность, включая те сопряженные с ней обязанности, которыми другие бы на его месте пренебрегли. Его отношение к делу буквально заражало работавших рядом с ним. Слава о нем распространялась все дальше по всему Ассаму и северо-востоку Бенгалии, сначала как новость, а потом и как местная легенда. Первый год его управления штатом в качестве губернатора стал своеобразной историей успеха для Дэвида Джемисона. Английские сотрудники администрации восхищались им, они слепо доверялись ему и делали все, чтобы походить на него и полностью выполнять его требования, какими бы жесткими они ни были. Местная знать также уважала Дэвида и признавала в нем тонкое чувство справедливости и беспристрастность, которая многажды была проверена и подтверждена в конкретных ситуациях. Те же, кого постигло несчастье, видели в нем свой последний шанс и гуманность, проявленную властями, к которой они были непривычны. Энн, его жена, в свою очередь, отдавала ему с избытком все то, что он мог бы, наверное, искать, но не искал в других женщинах. Она заботливо собирала его в поездки, делала незабываемыми каждую их встречу по его возвращении, была ему подругой, советником и наложницей — скромной и нежной, когда он желал ее только для себя, а также живой и привлекательной, когда он хотел, чтобы ее блеск стал очевидным для окружающих.

Когда стиль его работы и авторитет окончательно утвердились, когда правительство штата начало подчиняться известным установленным правилам, обязательным к исполнению для всех и каждого, когда непредвиденные события и чрезвычайные ситуации стали — почти что — решаться сами собою, Дэвид начал позволять себе передышки и чуть большую отстраненность от дел.

* * *

Никогда прежде не существовала и, наверное, не имеет сегодня других мировых аналогов столь необычная каста, к каковой относятся индийские князья. Идет ли речь об индусах — махараджах и раджах, или мусульманах — низамах или навабах. Каждая из этих каст отличается абсолютной, неслыханной экстравагантностью. В 1900 году низам Хайдарабада[54], с его шестнадцатью именами и семью титулами, отражающими его благородное происхождение, считался самым богатым и самым жадным человеком на свете. Он управлял страной в пятнадцать миллионов подданных, из которых только два миллиона были, как и он, мусульманами. Среди его сказочных и всегда скрывавшихся от посторонних глаз богатств числился «Кохинур», фантастический бриллиант в двести восемьдесят каратов[55], украшавший ранее тюрбан индийского правителя из династии Великих Моголов. Кроме этого у низама было двадцать два столовых сервиза на двести персон каждый, в том числе, два из серебра и один из цельного золота, хотя сам он редко давал больше одного банкета в год и предпочитал есть, сидя на полу, из обычной латунной посуды. Его персональный туалет был весь отделан золотом, изумрудами, мрамором и рубинами. Сам он при этом редко принимал ванну, экономя воду. Зато у него было собственное войско, которым всегда могли располагать англичане, и поэтому на тунике, которую он не снимал месяцами, красовались Орден Звезды Индии или Превосходнейший орден Британской империи. Сэр Бхупиндер Сингх Великолепный, седьмой махараджа Патиалы не был самым богатым, но, несомненно, самым величественным из индийских князей, с его ростом под метр девяносто и весом в сто сорок килограммов. Каждый день он расправлялся с двадцатью килограммами еды, включая трех куриц за пятичасовым чаепитием, а также с тремя женами из своего гарема, после ужина. Для удовлетворения двух его главных страстей — конного поло и женщин — во дворце махараджи содержались полтысячи чистокровных английских жеребцов и триста пятьдесят наложниц, в услужении у которых находилась целая армия парфюмеров и косметологов для постоянного поддержания их в аппетитной форме для взыскательного и прожорливого Сэра Бупхиндера. Кроме этого, он располагал штатом личных специалистов в области афродизиаков, дабы всегда быть в состоянии справиться со своими столь непростыми задачами. По мере того, как он становился старше, махараджа прошел через огромное количество диет, предназначенных для стимулирования его сексуального тонуса: концентраты из золота и серебра, специи, мозги только что обезглавленной обезьяны и даже радиоволны. В конце концов Его Высочество закончил свои дни, умерев от самой трудно излечимой из всех смертельных болезней — от тоски.