Махараджа Майсура тоже жил, будучи одержимым своей эрекцией. Согласно легенде, его власти и авторитету среди подданных во многом способствовали его возможности в этой области, и раз в году, во время традиционного праздника, проводимого в княжестве, сидя на слоне, он демонстрировал своему народу себя и свое эрегированное достоинство. Он также прибегал к разного рода афродизиакам, рекомендованным ему экспертами. Разорился он после того, как доверился одному шарлатану, который убедил его в том, что лучшим средством для эрекции является алмазная пыль. Его Высочество растратил всю казну, заваривая себе алмазные чаи во благо своего смотрящего вверх скипетра. Махараджа Гвалиора, в свою очередь, был помешан на охоте. Первого своего тигра он убил в восемь лет и с тех пор не останавливался на достигнутом. К сорока годам число убитых им животных достигло тысячи четырехсот, и их шкуры можно было встретить в каждом из помещений его дворца. Когда появились паровозы, он и другие князья его касты превратили это изобретение европейцев в очаровательный аттракцион. Кто-то заказывал себе в Бирмингеме вагоны, отделанные французским бархатом, красным деревом на английский манер или люстрами в венецианском стиле — и все это только ради того, чтобы проехать по железной дороге расстояние, равное трем километрам, от дворца до зимней резиденции. Самый большой фантазер по части транспортных средств, раджа Дхенканала построил в своем княжестве железнодорожную ветку длиной в двести километров, которая имела одну особенность: рельсы этой дороги были из серебра. Поэтому все войско раджи денно и нощно дежурило вдоль дороги, чтобы сохранять ее целостность. А если снова вспомнить махараджу Гвалиора, то стоит сказать, что он придумал, наоборот, самую короткую и самую необычную железную дорогу во всей Индии. По ее, также цельно-серебряным, рельсам, от буфетной до обеденного зала, через специальный пролом в стене, курсировал миниатюрный паровозик. Впереди, в качестве машиниста сидел сам хозяин дворца, который вел состав вдоль большого длинного стола, гудя, зажигая габаритные огни и останавливаясь рядом с каждым из гостей, позволяя им обслуживать себя — в вагоне-виски, вагоне-портвейне, в вагоне с мадерой или табаком.

По сравнению со всеми этими самодержцами, а также со многими другими, управлявшими огромными автономными территориями Индии, Нарайан Сингх, раджа Гоалпара был скромным князем довольно скромного княжества. От отца он унаследовал любовь к охоте, к роскоши и женщинам, однако все это не было отмечено особыми излишествами, а, скорее, выглядело сдержанным и изящным, вписываясь в стилистику человека, обремененного университетским — оксфордским — образованием и рожденного матерью-француженкой. С ней он проводил лето на Лазурном берегу, в то время как его отец оставался в Ассаме, охотясь на тигров и жадно потребляя наложниц из своего не слишком скрываемого от посторонних глаз гарема.

Нарайан был из тех, кого с началом нового века стало принято называть современным индусом. Он говорил по-английски и по-французски с прекрасным произношением (в отличие от арабского, на котором он не говорил ни слова и, более того, относился к культуре арабских народов довольно пренебрежительно). Он выписывал из Европы журналы и книги и, в целом, предпочитал некий культурный гибрид из примитивной, инстинктивной индийской бытовой действительности со всеми положенными князю привилегиями, и утонченности цивилизованного общества, хорошего вкуса и умеренности. Он одинаково хорошо ощущал себя, сидя верхом на слоне во время охоты на тигра во влажных лесах Ассама, и в чайном салоне, среди английских служащих, а также находившихся здесь же проездом иностранцев. Королевство его было, практически, виртуальным и ограничивалось дворцом в Гоалпаре и несколькими тысячами гектаров земель вокруг города, плюс еще примерно такой же площадью на севере штата. Это освобождало его от необходимости решать управленческие задачи и от дипломатической казуистики в общении с англичанами. Он был верным подданным и, одновременно, преисполненным достоинства хозяином собственного дома. Его финансовое положение и его вкусы были несовместимы с экстравагантной практикой большинства представителей его круга, но обеспечивали ему доступ к роскоши другого свойства — путешествиям по миру, коллекционированию предметов искусства, к возможности останавливаться в лучших отелях Лондона, Парижа, Венеции или Нью-Йорка и везде быть почетным гостем, которого обсуждают и на которого смотрят с интересом и завистью. С этими своими привычками и пороками он справлялся довольно элегантно. Пребывая примерно в возрасте Дэвида Джемисона, Нарайан был красивым мужчиной с глубокими темными глазами; его кожа казалась чуть светлее, чем у типичного индуса, кончики усов были изящно подкручены вверх. Он очень любил непредсказуемость в одежде, находя в этом какое-то особое удовольствие: иногда он мог появиться в типичном для индийского князя наряде — в светлой тунике с пуговицами из слоновой кости и узких брюках с перламутровой застежкой; он мог облачиться в простецкую одежду ассамского лесного охотника либо снова оказаться в безупречном костюме-тройке с Сэвил-роу, с завершающей этот наряд тростью с серебряным набалдашником: a man for all seasons — всесезонный мужчина, как называли его «восхищенные недоброжелатели». Он старался пользоваться жизнью, выбирая из нее самое лучшее. Именно поэтому, как часто происходит в таких случаях, его главным недостатком и настоящим пороком был цинизм. Он был циником по отношению к окружающим, к самому себе и собственной жизни.

— Красота сокрушает титулы. Хотя в этом случае, я должен признать, борьба между ними неравноценна: вашей ослепительной красоте, леди Энн, противостоит мой слабенький титул, сложенный из пергамента. Хочу, чтобы вы знали: для меня огромная честь принимать вас, вместе с вашим мужем, у себя за столом. — Произнеся эти слова, Нарайан Сингх встал, поднял свой бокал с порто и поприветствовал им всех вокруг, задержав взгляд на находившемся напротив Дэвиде Джемисоне, и затем, слегка склонив голову, чокнулся с сидевшей рядом Энн.

— Очень рада, — ответила она, — быть гостем такого хозяина, как Ваше Высочество.

Князь сделал неопределенный жест рукой, как бы говоря: «Давайте отбросим церемонии, самое важное, что ваше общество для меня очень приятно». И Нарайан Сингх, действительно, был прекрасным хозяином. Все его гости приглашались в соответствии с его личным выбором, и главным для него было их «качество», а не количество. Общая атмосфера и оформление помещений и самого стола отличались особой роскошью, не кричащей и довольно интимной. Подавалось не более четырех или пяти блюд, однако вкус каждого был превосходным. Разговор, который велся между гостями, был — так уж получалось — всегда полезным и познавательным, шла ли речь о местных делах, об Индии, в целом, или о новостях из Европы. Раджа невидимой рукой мастера управлял не только подбором гостей, но и тем временем, когда заговаривал с той или иной супружеской парой, с группой приглашенных, и временем, когда гости перемешивались друг с другом или когда, например, после ужина мужчины удалялись, чтобы выкурить сигару. Музыка в его доме начинала играть ровно тогда, когда это оказывалось нужным, игровые столы расставлялись как раз в тот момент, когда он чувствовал, что у некоторых гостей возникло желание сыграть партию в вист. Слуги, передвигавшиеся, словно тени, не оставляли никого с пустым бокалом в руке. После одиннадцати в соседнем с главным зале всегда подавали холодный ужин, террасы и сады дворца во время приемов были освещены канделябрами со свечами и факелами. Так продолжалось до тех пор, пока самый последний гость не решал, что пора, наконец, уходить — всегда исключительно по собственному желанию и никогда по какому-то, даже едва заметному признаку раздражения со стороны раджи. Энн и Дэвид, организуя ответные приемы во дворце правительства, всегда старались быть на высоте и соответствовать его уровню. Однако вскоре они убедились, что это у них не получается: уметь принимать гостей — это особый дар, которому учатся, однако в своем совершенстве он неповторим.