В своей оценке она стремится принизить роль Екатерины Дашковой, чья репутация героини этого часа прогремела по всей Европе:

«Княгиня Дашкова, младшая сестра Елизаветы Воронцовой (хотя она хочет, чтобы вся честь по выполнению плана была приписана ей просто в силу того, что она знала некоторых лидеров), была непопулярна из-за своей сестры, и даже тот факт, что ей было всего девятнадцать лет, никого не впечатлял. Хотя она стремилась быть посредником, через которого можно было выйти на меня, все общались со мной напрямую в течение шести месяцев, когда она еще не знала даже их имен. Это правда, что она умна, но ведет она себя нарочито, она интриганка, и наши офицеры ее не любят; только бездумные и опрометчивые говорят ей то, что знают, а это не больше, чем мелкие детали. И[ван] Шувалов, самый низкий и подлый из людей, говорят, написал Вольтеру, что девушка восемнадцати лет изменила лицо Европы. Пожалуйста, разуверьте этого великого писателя»{286}.

Чувство Екатерины, что она выполняет свое предназначение, было полностью подтверждено этими тремя незаурядными днями. Как она писала далее Понятовскому, «наконец Бог привел все к тому концу, которого Он хотел, и все это — в большей степени чудо, чем организация и планирование, ибо так много благоприятных обстоятельств не могло сойтись вместе без Божьего промысла»{287}.

7. Убийство, коронация и тайный сговор

(1762–1763)

Императрице потребуются все ее силы и таланты, чтобы предотвратить те штормы, которые, насколько я видел, назревают при ее дворе.

Отчет французского атташе Беранже

Проблемы, вставшие перед Екатериной после восшествия на престол, были весьма значительными. Еще через несколько лет она вспоминала о доставшемся в наследство долге перед армией и беспорядочном состоянии финансов. Никто в казначействе не имел понятия, что находится в казне, и все несли свои «жалобы на вымогательства, подкуп, притеснения и судебные ошибки»{288}. Тюрьмы были переполнены; поступали отчеты о крестьянах, бунтующих против своих хозяев и бегущих на фабрики. Ничто, по словам Екатерины, не работало нормально. Отношение в среде чиновничества было таким: «Но мы ведь всегда все делали таким образом» — и было множество тех, кто счастливо набивал при этом свои карманы.

Екатерине, стороннице четкого управления и порядка, было за что взяться. Она получила бюрократическую машину управления, в сущности, нетронутой — во всяком случае там, где дело касалось персонала. В отличие ото всех тех, кто прежде занимал русский трон, она не преследовала и не ссылала никого из высокопоставленных чиновников, служивших при ее предшественнике. Она, похоже, решила считать, что у них просто не было шанса проявиться в делах, и если отныне они обещали ей полнейшую лояльность, она не упрекала их за прошлое. Очень мало кто из чиновников Петра был уволен — даже те, кого вначале перевели на посты вне столицы, вскоре были возвращены на высокие должности.

В конце концов даже Иван Шувалов, последний фаворит императрицы, поднялся до высокого положения и пользовался доверием при дворе Екатерины. Канцлер Воронцов, несмотря на противодействие в день переворота, остался на своем посту. Но его власть неизбежно сократилась, потому что Екатерина, в отличие от Елизаветы, не имела намерения бездействовать, позволяя чиновникам выполнять работу так, как они сами считали нужным. Для русских сенаторов (их было около двадцати; Сенат был самым высоким правительственным органом, который должен был координировать работу всех Коллегий и провинциальных губернаторов) оказалось чем-то вроде культурного шока, что правитель участвует в их заседаниях и ожидает от них хоть некоторого соответствия занимаемой должности. Для императрицы же оказался шокирующим уровень дезорганизации и невежества, заполонивших некоторые из ее органов управления. При посещении первого заседания Сената, например, она ужаснулась, убедившись, что сенаторы не только неспособны ответить на вопрос, сколько в стране городов, но у них нет даже карты России. Она немедленно отправила кого-то принести карту из Академии Наук.

Екатерина не намерена была повторить ошибку Петра, отказавшись от коронации. Одним из самых первых сделанных ею назначений было назначение князя Никиты Трубецкого — она поставила его руководить планированием этого мероприятия с первичным бюджетом в пятьдесят тысяч рублей. Василию Шкурину, который заведовал гардеробом Екатерины, выделили двадцать тысяч рублей. Императрица приказала также подготовить сто двадцать дубовых бочек серебряных монет для раздачи населению. Событие должно было быть подготовлено за разумно короткий срок в Москве — старой столице и традиционном месте коронования. Урожденная немка, Екатерина намерена была продемонстрировать свою русскость, свое ощущение традиций и божественную предопределенность своего правления.

2 июля иностранных посланников вызвали ко двору к одиннадцати часам утра, и канцлер представил их императрице. В тот же день Екатерина написала Станиславу Понятовскому, который, получив известия о перевороте, похоже, вообразил, что должен немедленно броситься в Санкт-Петербург, где его с распростёртыми объятиями примет бывшая любовница, а теперь Ее императорское величество. Она забеспокоилась и постаралась уговорить его выбросить эту идею из головы.

«Настоятельно умоляю тебя не торопиться приезжать сюда, так как твое прибытие при настоящих обстоятельствах было бы и опасно для тебя, и причинило бы вред мне. Переворот в мою пользу, который только что имел место, — это свершившееся чудо. В него невозможно поверить всей душой. Я глубоко погружена в работу и не смогу посвящать себя тебе. Всю свою жизнь я буду служить твоему народу и уважать его, но в настоящий момент важно не дать повода для толков. Я не спала уже три ночи и поела два раза за четыре дня»{289}.

Пока новая императрица примерялась к работе, теснящей ее со всех сторон, бывший император безуспешно пытался добиться, чтобы его содержали в Ропше не в столь ограниченном помещении — он жил там в одном помещении с охраной, и ему не позволялось даже выходить на террасу. Он написал Екатерине патетическую записку, прося для себя больше места и возможности уединения.

«Прошу Ваше величество оказать мне доверие и убрать караул из второй комнаты, так как та одна, которую