я занимаю, настолько мала, что я едва могу в ней передвигаться. Как Ваше величество знает, я все время двигаюсь по комнате, и у меня распухают ноги, если я не могу этого делать. Также прошу вас приказать, чтобы офицеры не оставались все время в одной со мной комнате, так как у меня есть потребности, которые я не могу выполнять в их присутствии. Прошу Ваше величество не обращаться со мной как с преступником, так как я никогда не обижал Ваше величество. Обращаюсь к великодушию Вашего величества и прошу соединить меня как можно скорее с указанными персонами в Германии. Бог воздаст Вашей чести.

Ваш покорный слуга Петр.

P. S. Ваше Величество может быть уверено, что я ничего не предприму против вас лично и против вашего правления»{290}.

Он написал также короткую записку, в которой просил Екатерину вернуть ему Елизавету Воронцову и позволить ему уехать в Германию с людьми, коих он попросил сопровождать его.

Петр все еще находился под надзором Алексея Орлова и Федора Барятинского среди прочих конвоиров. Похоже, Орлов обращался с ним достаточно хорошо, помогая ему убивать время в карточных играх. Питались все вместе; все блюда сопровождалась большим количеством вина, к которому они привыкли. Складывалась зыбкая ситуация. 2 июля Алексей написал Екатерине шифрованную записку, которая должна была насторожить ее, показав потенциальную опасность ситуации для Петра:

«Мы с отрядом в порядке, только наш Монстр [то есть Петр] серьезно болен — у него неожиданные колики. Боюсь, что сегодня ночью он может умереть, но еще больше боюсь, что он выживет. Первый страх вызван тем, что он постоянно болтает всякую чепуху, которая нас развлекает, а второй тем, что он реально опасен для всех нас. Он ведет себя так, будто ничего не произошло»{291}.

Петр заболел острой формой расстройства желудка. Болезнь, должно быть, его необычайно смущала, так как он вынужден был облегчаться в присутствии караула. В среду вечером 3 июля его посетил личный врач, доктор Людерс, который дал ему лекарство. На следующий день доктор Людерс зашел к хирургу Паулсену, чтобы посоветоваться. Оба доктора к вечеру решили, что Петр поправился. 5 июля французский атташе Беранже с оптимизмом писал графу де Шуазелю: «[Петр] предполагает жить философом. Думаю, все, чего ему будет не хватать — это свободы»{292}. Но тем же вечером Петр опять почувствовал себя плохо, а на следующий вечер Екатерина получила от Алексея Орлова записку, полную сострадания и смущения:

«Ваше величество, матушка![30] Как могу я рассказать вам, как смею описать, что случилось; вы не поверите вашему рабу, но я скажу правду, как пред Богом. Ваше величество, матушка! Клянусь, не могу понять, как это произошло. С нами покончено, если вы не простите нас, матушка, но его больше нет! Никто не хотел, чтобы так было, как бы мы осмелились поднять руку на своего государя! Тем не менее, Ваше величество, несчастье произошло. За столом он начал спорить с князем Федором [Барятинским], и прежде чем мы успели разнять их, его уже не было. Мы не можем сообразить, что делать; но мы все виноваты, мы заслужили смерть. Прости меня, хотя бы ради брата. Я признаюсь во всем, расследовать бесполезно. Прости или приговори к немедленной смерти. Жизнь внушает мне отвращение. Мы вызвали твой гнев и потеряли свою душу»{293}.

Письмо Орлова было заперто в столе в кабинете Екатерины, где пролежало спрятанное все годы ее правления.

Никто не знает степени соучастия Екатерины в убийстве Петра. Многие и в стране, и за рубежом считали ее виновной, даже если не говорили этого открыто. Некоторые приводили официальную версию — что Петр умер от «геморроидальной колики», — хотя этот вердикт никогда не обсуждался открыто, во всяком случае в России. Общее мнение было таким, что смерть Петра стала неизбежным следствием его свержения с престола. Трудно представить его навечно запертым со скрипкой и лютеранской Библией, а также и с периодическими припадками пьяной неустойчивости. Но еще сложнее представить, что ему позволили бы вернуться в Голштинию, как он хотел. Много лет спустя Фридрих Великий возложил вину на Орловых, а не на Екатерину:

«Екатерина, коронованная и свободная, верила, как молодая женщина без всякого опыта, что все уже сделано; такой трусливый враг не представлял для нее опасности. Но Орловы, более дерзкие и дальновидные, не желавшие, чтобы кто-либо использовал этого князя в качестве знамени, поднятого против них, убили его.

Императрица не знала об этом гнусном преступлении и, услышав о нем, испытала отчаяние, которое не было притворным; она предчувствовала осуждение, которое сегодня выносят ей все; ошибочное это суждение невозможно исправить, так как при ее положении кому как не ей пожинать плоды этого убийства. Она оказалась обязанной поддерживать, и не только беречь, а даже держать возле себя авторов преступления, так как они одни могли спасти ее»{294}.

Говоря о Екатерине как о «молодой женщине без опыта», Фридрих недооценивал ее отлично развитое политическое и стратегическое чутье. Кажется наиболее вероятным, что Екатерина дала по крайней мере молчаливое согласие на убийство Петра. Она заключила с тремя братьями Орловыми и с Федором Барятинским соглашение о том, что от Петра нужно избавиться. Было оговорено: поскольку Екатерина не будет замешана, она защитит убийц мужа и гарантирует, что их никогда не привлекут к суду. Но неизбежные вопросы, касающиеся ее собственного участия, поставили ее перед дополнительным препятствием при создании собственного образа законного монарха в глазах России и мира. Теперь ей предстояло вечно бороться с репутацией, которую создал ей Беранже в своем красочном