— Будет нравиться. Я тебя научу, — прохрипел он, подсунул ладони под ее ягодицы, приподнял бедра навстречу своим поцелуям и припал губами к ее лону. Нора застонала, потом, словно одергивая себя, шепнула:

— Тебе не нужно...

Пусть она так думает. Пусть не сознает, как ее судорожное дыхание, инстинктивное движение бедер, подрагивание нежной раковины под его губами удовлетворяло голод сидевшего в нем темного создания, которое жаждало ее податливости, преданности, вечной, безусловной, непоколебимой покорности. Видит Бог, темная сила в его душе жаждала получить Нору любой ценой, даже ценой ее уважения. За момент полного обладания ею, обладания во всех смыслах и всеми способами он готов был отдать все на свете.

Бедра Норы обхватили его плечи, побуждая подняться выше. Эдриан подчинился, на пути вверх касаясь ее живота, груди, и, наконец, задержался на твердом бугорке соска, взял его в рот и ласкал, пока Нора не начала извиваться от наслаждения. Но теперь у нее была цель, и она двигалась до тех пор, пока ее распаленное лоно не прикоснулось к его окаменевшему стержню.

Их глаза встретились. Эдриан решил, что пока Нора слишком хорошо владеет собой, а ему хотелось, чтобы она металась, как в лихорадке, краснела и содрогалась от страсти.

Но ее рука решительно направила его к цели, резким движением он проник в заветную щелку и теперь сам забыл все на свете.

Эдриан никогда не набивался на комплименты. Но, достигнув вершины холма, ощутил странное предвкушение, натянул поводья, остановился и стал поджидать Нору. Что она скажет о Бэддлстоне?

Она со смехом скакала следом — должно быть, развеселилась из-за какой-нибудь выходки своей кобылы. Когда их взгляды встретились, Нора покачала головой и, все еще смеясь, закатила глаза, как будто приглашала мужа разделить ее удовольствие.

Лицо ее разрумянилось. Сильный холодный ветер выбил из-под широкополой шляпы длинный черный локон, швырнул ей в лицо, а потом сдул за спину.

Нора посмотрела за спину Эдриана, и ее улыбка померкла. Ухватившись за луку рукой в перчатке, подалась вперед.

— Бэддлстон?

— Да.

Нора бросила на Эдриана быстрый удивленный взгляд. Он понял, в чем дело. Бэддлстон был не столь велик и не столь элегантен, как Ходдерби, но все равно производил внушительное впечатление. Когда-то предки Эдриана разобрали камень, из которого было сложено аббатство, и возвели из него стену вокруг дома и рва. Они были католиками, а потому ни одно поколение Феррерсов не верило, что наступит время, когда надобность в подобной защите минует.

— Это настоящий замок, — помолчав, произнесла Нора.

— Вроде того.

— Я представляла его совсем не так.

— А ты часто о нем думала?

Ее глаза и всегда-то выглядели серьезными — большие, дымчатого цвета, с тяжелыми веками. Несколько мгновений Нора в упор смотрела на Эдриана.

— Разве я могла не думать? — наконец ответила она. — В те дни, когда ты уезжал, мои мысли летели следом.

Эдриан с удовлетворением отметил, что она так легко заговорила о прошлом. Кивком он пригласил скакать за ним вниз по склону.

Она хорошо ездила верхом. Его жена. В ее манере не было ничего бьющего на эффект. Но ее грация, легкость, изящная посадка заставили Эдриана придержать своего жеребца, чтобы полюбоваться прекрасным зрелищем. «Моя жена».

Семь суток прошло с того дня, как он получил право употреблять эти слова, и Эдриан произносил их чаще, чем нужно, — про себя, в разговорах со своими людьми и с Норой, которая, к его удивлению, вовсе не возражала против этого титула. После брачной ночи она ни разу не говорила, что их брак следует аннулировать.

Возможно, ему удалось заставить ее выбросить из головы подобную мысль. Эдриан со своей стороны не упускал для этого ни единой возможности. Он все чаще смотрел на свое тело как на единственный инструмент, способный обеспечить ее нераздельное внимание. Он хотел заслужить прощение Норы и оценивал свои успехи на этом пути, подсчитывая ее вздохи, когда она, разгоряченная, лежала под ним, и жаркие взгляды, которые ему удавалось поймать, случайно столкнувшись с ней в холле.

Все остальное время она проводила, занимаясь материями настолько женскими, что его общество было для нее немыслимо. До других ему не было дела, но собственная гордость не позволяла ходить за ней хвостом из кладовых в сад, чтобы получить кроху внимания. Военные действия он вел за столом и в постели. Обедая наедине с женой, Эдриан пытался вовлечь ее в разговор, который иногда шел гладко, но временами спотыкался, как хромая лошадь.

Эти моменты внезапной неловкости за ужином приоткрывали Эдриану, какую борьбу она вела с собой.

Они разговаривали о стихах, дальних странах, об истории и философии. Нора смеялась, а потом умолкала, и Эдриан понимал, что она осуждает себя за эту веселость. Каждый случай, когда ему удавалось увлечь ее, она расценивала как предательство по отношению к семье.

И каждый раз, когда увядала улыбка Норы, Эдриан возвращался к мысли убить Дэвида Колвилла, бросившего сестру, которая не могла себе позволить бросить его.

Никаких новостей о нем не было.

Накануне, получив известие о поражении мятежников в Престоне, Эдриан написал королю, высказав предположение, что Колвилл мог принимать участие в этой битве или же отправился на север, в Шотландию. «Я начинаю думать, что он вообще не собирался возвращаться в свое поместье, хотя сестра продолжает его ждать». Эдриан завершил письмо предложением вернуться в Лондон, где он может оказаться полезен в ликвидации последствий мятежа. С Норой об этом он еще не говорил.

Всадники приблизились к укрепленной стене, их заметил босоногий мальчишка, узнал Эдриана и пулей полетел к воротам, вопя во все горло, чтобы их открыли.

— Надо же, как старается, — улыбнулась Нора.

— Негодник побежал прятаться. Я сказал, что надеру ему уши, если еще раз увижу босиком.

В смехе Норы послышалось удивление.

— А кто же его родители?

— Дальние родственники, — отвечал Эдриан. — Покойные.

— И многими сиротами ты занимаешься? — с легкой насмешкой спросила Нора.

— Всеми Феррерсами, ну, или близкими им, — просто ответил Эдриан.

Улыбка не сразу исчезла с лица Норы, но потом ее щеки вспыхнули, она опустила голову и принялась рассматривать стены замка. На ее щеках и тонкой переносице выступили новые веснушки. Эдриан знал, что здесь, в деревне, она никогда не пользуется пудрой.

Увезти ее в Лондон будет ошибкой. Эдриан знал, как она относится к городской жизни и как легко возвращаются старые привычки. Конечно, неприязнь к придворной жизни может сблизить ее с мужем — единственным близким человеком, но мудрость нашептывала Эдриану другое. Нора и сейчас во многих смыслах была очень далека от него, а в Лондоне, надев привычную маску, она может отдалиться от него сильнее.